«Живёт на 5 тысяч, ищет еду в помойке, а раньше блистала в кино»: как актриса Ксения Качалина оказалась на самом дне

Первое, что бросается в глаза — запах. Не резкий, не отталкивающий. Просто тяжёлый, будто время здесь перестало двигаться.

Дверь в квартиру чуть приоткрыта, будто ждёт кого-то. На пороге лежит тапок. Один. Второй — исчез. Как и электричество, как и газ. Как и она сама — та, которой аплодировали на премьере «Нелюбви».

Ксения Качалина. Раньше — актриса с нервом, с безупречным лицом и голосом, который знали без титров. Теперь — женщина, которую обходят даже кошки. Потому что они когда-то уже уходили.

Начало: не так уж всё и было плохо

В 1971 году в Саратове родилась девочка по имени Оксана. Примерная, тихая, с глазами, которые все называли «умными». До 13 лет — грамоты, похвалы, гордость класса. Потом — старший ухажёр. Курево. Гремучий коктейль из взрослой жизни, в которую подростков втягивает не опыт, а глупость.

Родители не справились — и отправили к бабушке в деревню. Думали: тишина, печка, куры — вылечат. И они оказались правы. Там, среди томов Чехова и тургеневских рассказов, девочка вдруг успокоилась. Начала слушать. Начала читать. Начала жить по-другому.

Москва. ВГИК. Она пришла и все замолчали

Вступить во ВГИК — это как попасть в элиту. Туда не идут — туда отбирают. Но Ксения вошла туда, будто шла домой. Её приняли к Рубинчику и Соловьёву. Уже на первых занятиях преподаватели переглядывались: «Это актриса. Без вопроса».

В 1991 году она выходит на экран в фильме «Нелюбовь». Её не нужно было ждать. Она просто вошла — и осталась. Потом — «Тьма». Героиня с обнажённой спиной и открытой душой. Никаких стыдливых сцен. Она играла так, будто режиссёр у неё в голове.

Любовь. Работа. Новый сценарий — и каждый без хэппи-энда

Иван Охлобыстин. Артист, режиссёр, мужчина с планами на будущее. Он снял её в «Арбитре», они сошлись, жили. Но потом он исчез. Как? Просто ушёл — к другой актрисе. Без объяснений, без вещей. Оставил ключ на тумбочке и уехал на съёмки.

Она не плакала. Просто молча устроилась на три съёмки подряд. Играть — единственное, что у неё не отнимали.

Потом — Алексей Паперный. Музыкант. Пять лет брака. Во время беременности Качалина ушла. Кто был отцом — вопрос с многоточием.

Ребёнок появился. Через три дня — ушёл из жизни. Ксения не говорила об этом. Только начала молчать чаще.

А потом был он

Михаил Ефремов. С ним они встретились на площадке фильма «Романовы. Венценосная семья». Он — только что пережил разрыв. Она — только что почти перестала верить людям. Они смотрели друг на друга, как на тех, кто знает, что такое «почти».

Он сказал: «Я буду отцом». Она поверила.

Но история снова оборвалась — малыш ушёл почти сразу. Это стало ударом. Вместо слёз — было молчание, заменённое крепкими напитками.

Потом появилась Анна-Мария. Девочка. Надежда. Но дом уже стал местом, где вместо завтрака был тост, вместо колыбельной — громкая музыка, вместо вечера — красное сухое.

Когда дом — это просто помещение с телевизором и забытым выключателем

Анна-Мария росла среди людей, у которых по утрам не болела голова — а дрожали руки. Она вспоминала: «Мама могла включить музыку в три ночи, крикнуть на меня из-за воды… а потом забыть, что мы ссорились».

Иногда — нож. Иногда — хлопанье дверью. Но всегда — тишина после. Она уехала, выросла, и однажды сказала: «Я — не Анна-Мария. Я — Серёжа».

Их больше ничего не связывало. Мама не поняла. Серёжа не объяснял.

Переезд в тишину. Брюсов переулок. Центр Москвы, где не работает чайник

Там, в старой квартире, она живёт сегодня. Свет — отключили. Газ — тоже. Отопление — только зимой от соседей.

В кухне — газовая плита, как музейный экспонат. В углу — ящик с бутылками. Красное сухое — единственное, что остаётся до конца месяца. Пять тысяч рублей от «Дома кино» — вся пенсия.

Кошки были. Двенадцать. Потом — четыре. Потом — ни одной. Одних забрали волонтёры, другим она помогла уйти сама. «Я не выдержу четвёртой кошачьей беременности», — сказала она однажды. Это звучало… как про себя.

Время остановилось. Люди — нет

Соседи не здороваются. Кто-то боится. Кто-то сочувствует. Однажды её видели у «Пятёрочки», стоящей с пакетом в руке, смотрящей на прилавок с консервами, будто вспоминала, как ими открывать двери.

Она говорит себе под нос. Пишет на стене мелом странные слова. Иногда выходит на лестницу и смотрит вниз. Ни в кого.

Финал? Нет. Просто последняя сцена перед титрами

Когда-то она была актрисой. Сегодня — просто имя в списке на «Кинотавре» с пометкой: «не снимается».

Она не просит помощи. Не даёт интервью. Не жалуется. Просто живёт. В своей роли, без режиссёра, без дублей.