Двадцать восьмого июня квартира Вадима Спиридонова всегда пахла пионами. Тяжелые, влажные шапки цветов — белые, розовые, бордовые — стояли в каждой комнате. В трехлитровой банке на кухне, в хрустальной вазе в гостиной, даже в маленькой вазочке в прихожей. Их, собственно, приносил сам актёр. Каждый год, в день, когда он расписался со своей любимой женой.
Валентина смотрела на него: огромный, под метр девяносто, с руками, которые могли бы сломать человека пополам, он неуклюже и бережно обрывал нижние листья, подрезал стебли и менял воду. В эти моменты он не был ни комдивом Иверзевым, ни жестоким Акинфием Демидовым. Был просто Вадиком, заботливым и любящим мужем.
Однажды подруга Валентины зашла к ним в квартиру и со вздохом сказала: «Валь, если бы я могла прожить хотя бы два месяца так, как вы прожили двадцать семь лет, я была бы самой счастливой женщиной на свете». Валентина тогда только улыбнулась, но провела в голове полную реконструкцию того, что ей пришлось пережить за эти 27 лет.
Теплоход
Вадим Спиридонов и Валентина были влюблены друг в друга с детства. Родители и с той, и с другой стороны были против их отношений. Мама Валентины, боясь, что дочь незаметно выскочит за Вадима замуж, спрятала её паспорт и наотрез отказывалась говорить, куда его положила.
Просто взяла и спрятала, решив, что мальчик из соседнего двора, сын дипломатов, — партия куда более перспективная, чем этот длинный, гордый Вадик, который еще и в актеры собрался идти. Когда Валя сказала ему об этом, Вадим отреагировал, на удивление, спокойно — кивнул головой, как будто так и должно было быть.
В этом весь он: не кричать, не доказывать, а молча обдумывать план следующих действий. А вообще он был человеком крайностей. Мог на спор переплыть Волгу, а вечером дома, за роялем, подбирать по слуху незнакомую мелодию — нот он не знал, но его руки, как у Рахманинова, брали полторы октавы.
На танцплощадке перед ним расступались: он обожал Элвиса, крутил Валентину в рок-н-ролле так, что дежурные комсомольцы шипели что-то про «буржуазные танцы». А потом мог замереть и до колик смешить друзей, пародируя Райкина с его фирменным пришептыванием.
И вот этот вихрь энергии замирает рядом с Валентиной на палубе старого теплохода, идущего в Мышкин. Валя стоит у штурвала, смеется, ветер, как в кино, треплет волосы. Вадик подходит сзади, обнимает за плечи. Его подбородок упирается ей в макушку. Они молча смотрят на воду.
— Ты пойми, — говорит он тихо, в затылок, — мы всё равно друг от друга никуда не денемся. Мы не можем друг без друга.
Несмотря на то, что родители были против их отношений, Вадим и Валентина решили расписаться, выбрав для этого символическую дату — девятого мая. Вот только в ЗАГС они так и не пришли, потому что поругались в пух и прах буквально за день до росписи. Вадим Спиридонов ушёл в Школу-студию МХАТ и с головой погрузился в актёрство, а она сосредоточилась на собственной жизни.
Спиридонов не ошибся, когда сказал ту пафосную фразу на теплоходе. Они действительно никуда друг от друга не делись. Когда через несколько месяцев они случайно столкнулись в заводском клубе «Чайка», Вадим сидел на подоконнике, их взгляды встретились, и отношения начались заново, с чистого листа. Вскоре после примирения, они, как и планировали, всё-таки расписались.
Голос врага
Вадим и Валентина вместе поступили в театральный институт. Сергей Герасимов, мастер их курса во ВГИКе, оказался пророком. «Вашего мужа, Валечка, ждет очень большое будущее. Берегите его», — сказал он ей однажды в институтском коридоре. «Беречь его» означало беречь талант, который с самого начала выбрал себе самое опасное русло.
Спиридонов стал главным специалистом по «сложным судьбам» в советском кино. Его Федора Савельева из «Вечного зова», деревенского парня, переметнувшегося к немцам, должны были ненавидеть. А ему писали мешки тёплых писем. Сочувствовали, пытались понять и оправдать. Автор романа Анатолий Иванов признался актеру: «Ты сыграл Федора так, как я не мог о нём написать».
Эта слава была тяжелой. Вадима Спиридонова узнавали на улицах, звали на съёмки самых разных фильмов. А когда ролей не было или они не устраивали его, он переключался на работу в студии дубляжа на «Мосфильме».
Голосом Вадима Спиридонова в СССР говорили Ален Делон, Жерар Депардье, Джек Николсон. Он мастерски менял тембр, интонации, мог за одну смену озвучить пятерых персонажей в каком-нибудь узбекском фильме так, что никто не догадывался, что это один и тот же человек.
«Иногда смотрю, как играет заграничный актер, и мне хочется немного его поправить», — говорил он.
Там он был не только актером, но и невидимым режиссером, доигрывая и докручивая чужие роли до своего, спиридоновского, уровня правды.
Больница
Белый кафель. Белые халаты. Запах хлорки и безысходности. Валентина лежала на больничной койке и смотрела в потолок. Это была не первая попытка родить, и врачи уже не давали никаких надежд. Детей у них не будет. Никогда.
Дверь палаты распахнулась без стука. На пороге стоял Вадим. Осунувшийся, невыспавшийся, с темными кругами под глазами. Взглянув на лицо любимой жены, он и сам будто побледнел.
— Всё, мы отсюда уезжаем, — сказал он.
— Вадик, как? У меня даже одежды нет, мне выписку надо взять…
— Я всё потом заберу!
Подойдя, он скинул с неё казенное одеяло, поднял с койки. Так, в больничном халате и тапочках, вывел её через приемный покой, усадил в машину и увез домой. Уже дома Вадим налил ей чаю, сел напротив и долго молчал, глядя на свои огромные руки, лежащие на столе.
— Если так хочется ребенка, — произнес он наконец, не поднимая глаз, — усынови меня.
Она потом так его и звала — «усыновленный муж».
Кухня
Начало декабря 1989-го. Время было тяжелое, перестроечное. Государственное кино развалилось, на смену ему пришли кооперативы, снимавшие мутную чернуху за три копейки. Для актера спиридоновского калибра это была катастрофа. Хотелось сыграть что-то большое, историческое, по-настоящему эпическое. И такой вариант даже был — фильм «Ермак«.
Но переговоры с режиссерами Усковым и Краснопольским затягивались, и Спиридонов не знал, что они втайне уже ведут переговоры с Арнольдом Шварценеггером, который тоже хотел сыграть в этом фильме. Американская сторона в итоге всё расторгла, но Вадим об этом уже не узнал. Он просто чувствовал, что его время, время большого и качественного кино уходит.
Вадим Спиридонов сидел на кухне, отвернувшись к окну.
— Как все надоело, — проговорил он в тишину. — Сдохнуть бы от этой жизни. И чтобы не тухнуть, умереть зимой. Седьмого января…
У него всегда была любимая цифра семь.
— Конечно! — фыркнула Валентина, помешивая суп. — У людей праздник, Рождество, а ты помирать собрался.
Он помолчал несколько секунд, а потом продолжил:
— Ну тогда седьмого декабря.
— Еще лучше, — не оборачиваясь, сказала Валентина. — У меня день рождения восьмого!
Вадим повернулся. Валентина встретилась с ним взглядом. Он смотрел серьезно, без тени своей обычной иронии.
— Вот и сделаю тебе подарок.
Валентина тогда не придала значения этому разговору. Просто ещё один всплеск его усталости и отчаяния. Вечером седьмого декабря Спиридонов должен был уезжать на съемки в Минск. Около восьми вечера сказал: «Я что-то устал, прилягу перед дорогой».
Машина должна была прийти с минуты на минуту. Валентина сидела на кухне, когда её будто что-то толкнуло. Резко, под лопатку. Она встала, пошла в комнату, щелкнула выключателем.
Вадик лежал на кровати и не дышал.
