«Длинноногая Софи с пухлыми губами, сияющая юной красотой, заработает мне миллионы!» Режиссеру французской картины “Бум” Клоду Пиното было чему радоваться. Картина принесла ему огромный куш.
А 13-летняя Софи, сыгравшая Вик Береттон, готовая на всё, чтобы вырваться из захолустной Жантийи, подписала контракт с киностудией “Гомон”, даже не читая пункт 7: «Студия владеет образом актрисы до 21 года». Как удачно ему подвернулась в модельном агентстве эта «наивность» — ликовал Пиното. И она попалась…
Она стала Софи Марсо — куклой, которую “Гомон” наряжала в кружева и заставляла танцевать под свои дудки. Ей шили платья, но не спрашивали, чего она хочет. Зато появились деньги.
В 15 лет она бросила школу — «зачем актрисе алгебра?» и купила крохотную квартиру в Париже рядом с Люксембургским садом. Единственное, что напоминало о детстве, — плюшевый мишка, спрятанный в гримёрке. Даже родители стали чужими. Они смотрели на неё, как на банкомат, контролируя каждый ее шаг. Софи бунтовала и искала выход…
Через год она отправилась в Канны. В отеле “Majestic” царила суматоха фестиваля. Она сидела в толпе звёзд, потягивая апельсиновый сок, когда к ней подошёл Анджей Жулавский — скандальный польский режиссёр-интеллектуал.
Его называли «желчным гением» — его картины «Одержимость», «Главное — любить» и особенно «Шаманка» дышали безумием. «Вы — ангел с трещиной, — сказал он, разглядывая её. Готовы сгореть в моём аду?»
Он говорил с ней о Достоевском, сжигал сигарету за сигаретой и смеялся над её контрактом: «Гомон» сделает тебя конфетной обёрткой!” Через год она сбежала с ним в Варшаву, оставив записку родителям: «Не ищите меня — я нашла свободу».
Варшавская Лолита
Осенью 1982-го французские газеты запестрели заголовками: «15-летняя девочка из «Бума» бросила все ради 41-летнего польского режиссера!». Разница в 26 лет казалась скандалом даже для либерального Парижа.
Жулавский был опытным донжуаном. Это был далеко не первый его роман. Говорили, что он знал секрет, как влюблять в себя актрис, и умело превращал их сопротивление в страсть.
Между тем в офисе «Гомон» царила паника. Софи, прижав трубку к уху, слышала бешеный крик директора: «Марсо, ты забыла о контракте? Возвращайся немедленно в Париж! Этот старый поляк сломает тебе жизнь! Неустойка — миллион франков!».
Цифра оглушала: на эти деньги можно было купить десять её парижских квартир. Но за окном ждал Жулавский — в поношенном пальто интеллигента, с сигаретой в углу рта. Он молча достал чековую книжку и освободил её.
Газеты клеймили его «любителем малолеток», но в их варшавской квартире творилось иное: книги до потолка, сценарии в папках, запах старой бумаги и сигарет «Мальборо». Жулавский работал ночами, поглощая кофе.
Он диктовал ей отрывки из «Братьев Карамазовых», заставляя переводить с польского; ставил ей сценический голос криками: «Сцена требует не красоты — боли! Рви глотку, как Раскольников!» Он был ее педагогом, учителем — он лепил из нее мировую звезду.
Журналисты не оставляли их в покое. Их любовь жила в подполье, как диссидентский самиздат. Чтобы не будоражить общественность, на улицу они выходили только порознь. Иногда он выводил ее в свет — как диковинную птицу на показ. В кинотеатре «Иллюзион» зрители шептались, тыкая пальцами: «Смотри! Та самая «французская Лолита» из газет!»
В 85-м она сыграла в его «Шальной любви» — вольной экранизации «Идиота», где её Мари была Настасьей Филипповной в мини-юбке. Спустя год на Венецианском фестивале итальянская пресса снимала их прогулки по каналам. «Идеальная пара!» — писали газеты. А Софи по ночам плакала в подушку.
Когда её Пигмалион уезжал в командировки, она подолгу вглядывалась в окна соседнего дома — там горел свет в кухнях, кричали дети. Софи мечтала о настоящей семье, ребенке. «Не сейчас», — бросил он ей однажды, ускользая от её взгляда. На время она смирилась… В конце концов, ей только двадцать, и она — муза польского гения.
Жизнь в Варшаве была театром абсурда. Карточки на мясо, пустые полки… Софи пришлось привыкать к консервированному бигосу. От порошкового пюре и бледных сосисок, напоминавших резиновые трубки, она потеряла лоск.
Зимой 1988-го папарацци выследили её у гастронома. На снимках — не изысканная французская звезда, а женщина в растянутом свитере, с синяками под глазами. Две сетки в руках, в одной — хлеб и маргарин, в другой — пачка «Фасты». «Падение Золушки!» — кричали газетные заголовки.
Софи надоело прятаться. Она вышла к журналистам: «Да, я стою в очередях. Да, я живу в малогабаритке. Но мне не нужны дворцы или «Сезары». Мне нужна семья и ребёнок. Без остального я легко проживу».
В 94-м терпение лопнуло. Жулавский снимал кино по всему миру, а она таскала в прачечную его рубашки. Десять лет с гением под одной крышей, но в итоге у неё ни семьи, ни детей — одни статуэтки.
«Я буду снова сниматься у других режиссёров. И мне нужен ребёнок, или я ухожу» — заявила она ему и приняла предложение Мела Гибсона сниматься в «Храбром сердце». Только тогда Жулавский испугался — осознал, как сильно привязался к ней.
Ревность душила: «Этот чёртов Гибсон!» Не выдержав, он примчался на шотландское плато, где Мел уже вовсю строил декорации замка Стерлинг. Жулавский успел вовремя. Наблюдая за съемками, он видел, как Мел влюблённый по уши заботливо поправляет плащ Софи…
Актриса приняла извинения поляка. В Варшаву они вернулись вместе. И она наконец родила долгожданного сына Венсана. Жулавский купил им дом под Варшавой. Но когда она заговорила о свадьбе, мрачно усмехнулся: “Наш фотоальбом станет пародией на «Неравный брак» Пукирева. Мне 55, тебе 29 – засмеют”.
“Храброе сердце” получил пять «Оскаров». Теперь все хотели снимать Марсо. Жулавский больше не отпускал ее одну на съемки. Ездил с ней повсюду, опекал. А потом стал являться на её съёмки с требованиями переписать сцены.
В знак протеста Софи закрутила роман с продюсером Джимом Лемли и ушла. На прощание оставила Жулавскому ключи от дома. Он с досадой швырнул их в камин: «Голливуд съел мою музу».
Режиссёр замкнулся в своей квартире на улице Фрета. Репортёры застали его среди гор книг и пустых бутылок “Виски”. Глаза, всегда горевшие безумием творца, потухли: «Она научила меня вкусу жизни — этому горькому, сладкому, невыносимому вкусу… Три года пытаюсь понять. Не получается» — устало произнес он.
Горькая ошибка Марсо
Но Марсо уже вовсю строила новую жизнь с Джимом Лемли. Родила светловолосую дочь Жюльет и… заскучала. Больше не было безумных споров о Достоевском.
Джим называл ее «дорогая», а не «муза», а она хотела интеллектуальных страстей. В своих мемуарах Марсо написала: «Жулавский был вулканом, где я горела. Лемли — диван, на котором удобно спать. Глупо было променять пламя на плед…» Софи ушла от Лемли без сожаления.
Кристофер Ламберт: семь лет нежности
В 2007 году на съёмочной площадке триллера «Исчезнувшая из Довиля» она снова влюбилась. Кристофер Ламберт, игравший её мужа-психопата, в перерывах угощал её кофе с коньяком, и Софи показалось, что «горец» — ее шанс на тихую гавань. Увы…
Ламберт, как французский шпион, всегда куда-то спешил. То пропадал, то появлялся. Его дорожный саквояж, пропахший аэропортами, всегда стоял наготове у входной двери в доме Софи. Настал день, когда она, уходя, бросила ему раздраженно: «Твой чемодан ждёт тебя не у моей двери, а у лифта». Так закончились семь лет их нежности.
Сирил Линьяк: год в золотой клетке гастрономии
В 50 лет Софи отправилась на фестиваль в Канны, где папарацци выследили сенсацию: Марсо, ненавидящая светские вечеринки, ужинала в пафосном ресторане с кулинарным бунтарем-ресторатором Сирилом Линьяком, младше на десяток лет. Он подавал ей утёнка в соусе из вишни и коньяка, а она смеялась так звонко, что соседи оборачивались: «Неужели Марсо снова потеряла голову?»
Их страсть прожила меньше года. Даже на свиданиях Линьяк «не вылезал из телефона», контролируя свой бизнес. В Альпах, где Софи ловила солнце на лыжах, он кричал в трубку: «Это провал! Карпаччо из тунца не того оттенка!» Его золотой iPhone всегда лежал между ними на скатерти. «Твой бизнес — твоя единственная страсть!» — бросила ему Марсо на прощание.
Дети как смысл жизни
Софи — преданная мать Венсана и Жюльет. Пока они росли, Софи тщательно уберегала их от посторонних глаз, скрывая от публики. Сегодня каждый вторник они все вместе собираются в ее парижской квартире. Совместный ужин, разговоры, споры…
Венсан Жулавский — настоящий сын своего отца. Снимать фильмы он мечтал чуть ли не с пеленок. Парень учился в парижской арт-школе, затем — режиссуре в Лондоне и Нью-Йорке.
Смерть отца-кумира от онкологии в 2016 Венсан пережил с трудом. С последствиями сильнейшей депрессии, тревоги и приступами агрессии он справлялся в клинике Сен-Морис. Спасение пришло через камеру. Венсан снял две короткометражки, выпустил сборник стихов и окончательно спас себя.
Дочь Софи — Жюльет Лемли, унаследовала шарм матери, но ненавидит объективы. «Актриса — это не мое» – утверждает строгая Жюльет. Она не дает интервью, избегает модных тусовок и тщательно оберегает свою частную жизнь. По слухам, девушка учится в университете и выбрала науку.
А что сегодня?
Утром туман еще над Сеной не рассеялся, а Софи уже стоит на балконе в шелковом халате. В руках — чашка арабики из Эфиопии. Ни хлеба, ни круассанов: лишь овсянка с миндальным йогуртом и ложкой липового мёда. На обед — веганский рататуй — Марсо вегетарианка. В 58 лет у нее идеальная фигура. «30 минут спорта в день — это святое» — признается она.
Теперь на обложках глянцевых журналов её морщинки у глаз ловят свет, как шёлковые нити. «Ботокс? Никогда! Это тюрьма для мимики! Я не хочу идти против времени — я знаю, что оно победит. Я хочу с ним дружить».
Сегодня она — актриса и писатель. Недавно вышла ее книга «Метро» — тринадцать рассказов о парижанках, прячущих слёзы в тоннелях подземки. И сказка «Луна и коты Монмартра».
Она больше не играет пламенных красавиц. В последних фильмах ее героини — женщины с трещинами: надзирательница, спасающая заключённую-дочь; мать, ломающая закон ради ребёнка-аутиста…
На вопрос, свободна ли она сейчас, Софи лаконично отвечает: «Мне нравится быть со своими близкими. Нравится рано утром пить ароматный кофе в тишине. Я полюбила одиночество. Надолго ли, не знаю… Женщины непредсказуемы. И добавляет с улыбкой: «Я научилась держаться на дистанции. Сначала это была слабость, теперь — сила».
