— Женя, ну просто скажи Олегу Николаевичу… Хоть слово!- умоляла мужа Лилия.
— Не унижусь, — не поднимая глаз от газеты, отвечал он.
— Это не унижение, — голос ее дрожал. — Все так делают! Скажи, я недостойна?
— Я просто не хочу, чтобы обо мне шептались: «Смотрите, Евстигнеев жену в театр проталкивает», — голос Евстигнеева звучал глухо, будто из-за плотной занавеси…
РАННИЕ ГОДЫ
Лилия Журкина родилась осенью 1937 года в Москве. Отец девочки рано ушел из жизни. Мать, строгая учительница начальных классов, воспитывала двух дочерей в одиночку. Женщина придерживалась твердых принципов и буквально настояла на том, чтобы Лилия после окончания восьми классов поступила в педагогическое училище.
Впрочем, педагогом она могла бы стать замечательным: образованная, сдержанная, с врожденной интеллигентностью. С ранних лет девчушка часами могла слушать классические произведения, писала стихи и грезила… нет, не об актерстве. О небе.
В глубине души она хотела стать летчицей. Тем не менее окончила училище и даже начала работать в начальной школе. Но быстро поняла, что это не ее призвание.
КАК ОДИН ВЕЧЕР ИЗМЕНИЛ ВСЕ
Однажды на одном из поэтических вечеров, среди гостей которого присутствовали студенты театрального ВУЗа, Лилия прочла вслух свои стихи.
— Ты владеешь словом, как настоящая артистка! — воскликнула рыжеволосая девушка, не отрывая восхищенного взгляда от юной поэтессы. — В тебе есть энергетика, чувственность… Ты должна выйти на сцену!
— Дааа! — дрожащим от эмоций голосом добавил высокий парень в очках. — С таким даром ты могла бы играть в театре или сниматься в кино.
В студию МХАТа Журкина поступила с первого раза. Случай для такой школы почти невероятный! Возможно, экзаменаторов покорили ее выразительные глаза и необычная для советской сцены внешность: хрупкая, с тонкими чертами лица. Одним словом, как тогда говорили, «американский типаж».
Везло ей и дальше. Талант, помноженный на упорство, сделал свое дело. Сразу же после выпуска дипломированную актрису, одну из немногих на курсе, приняли в легендарный «Современник». Театр, где царил дух свободы и новаторства, где каждый актер был не просто исполнителем, а соавтором.
ПАРИЖСКИЙ СОБЛАЗН
Да и в личной жизни все складывалось на редкость гармонично. Избранником Журкиной стал талантливый московский скульптор Олег Иконников. Мужчина был на десять лет старше своей избранницы и к тому времени уже добился признания. Его работы украшали столицу.
Иконников боготворил жену. Его мастерская была полна набросков ее профилей, а в углу всегда стояла незаконченная глиняная скульптура. То ли эскиз, то ли тайный портрет.
— Ты для меня как глина в руках скульптора — и податливая, и бесконечно загадочная, — говорил он Лилии в редкие моменты откровений.
Их дом в центре Москвы стал местом встреч творческой богемы. За столом спорили о Маяковском и Пикассо. А Лиличка, тогда еще беспечная хохотушка, заразительно смеялась над шутками гостей.
Спустя годы Журкина неожиданно призналась дочери:
— Я бы все равно от него ушла. Не могла выносить его запах: смесь глины, лака и старой мастерской…
Однако настоящая причина расставания, вероятно, крылась в другом. Еще будучи замужем, Лилия случайно познакомилась с личным врачом Шарля Азнавура во время гастролей французского шансонье в Москву.
Одна из близких подруг актрисы позже рассказывала, что это произошло за кулисами концертного зала. Врач, элегантный парижанин с безупречными манерами, помогал Лилии, когда та почувствовала себя плохо от духоты в переполненном зале. Их разговор затянулся далеко за полночь. Он говорил на ломаном русском, она на школьном французском. Но понимали друг друга без слов.
Последующие две недели гастролей стали для Лилии временем мучительного выбора. Каждое утро она клялась себе, что сегодня будет последней их встречей, а вечером снова находила предлог увидеться. Когда же Азнавур и его свита уехали, актриса получила письмо на тонкой папиросной бумаге с парижским штемпелем. Врач предлагал ей приехать в Париж.
— Вы созданы для другой жизни…, — писал он ей.
КОГДА МАГИЯ СИЛЬНЕЕ РАЗУМА
Увы, но с французом не сложилось. То ли письма затерялись где-то между Парижем и Москвой, то ли сама Лилия не решилась на такой радикальный шаг. Зато в театре на нее неожиданно обратил внимание Евгений Евстигнеев.
— Боже, какой же страшный и старый мужик! – подумала она, наблюдая за ним в «Голом короле».
Он действительно был старше на одиннадцать лет, с уже проступающей лысиной, да к тому же состоял в браке с Галиной Волчек. Но в этом человеке заключалась странная магия.
Достаточно было Евстигнееву повернуться к Лиличке тем самым хищным профилем, бросить ей украдкой свою фирменную ухмылку, ту самую, от которой зрительный зал заходился в смехе… И ее первоначальное «фу, старый» растворялось без следа.
Обаяние артиста действовало на нее исключительно. Сначала заставляло улыбаться его шуткам, потом ловить его взгляд во время репетиций. А вскоре с замиранием сердца ждать тех самых записок, которые он подкладывал ей в карман пальто.
Лилия до последнего пыталась сопротивляться. Она все еще переживала из-за француза, да и сам Евстигнеев был несвободен. Но чем больше актриса его избегала, тем настойчивее он становился.
РАЗВЯЗКА
Развязка наступила совсем скоро. В Саратове, где снимали картину «Строится мост» сложилась поистине шекспировская ситуация. Все участники любовного треугольника оказались на одной съемочной площадке. Устав от полунамеков и перешептываний за спиной, обычно сдержанная и ироничная Галина Волчек вызвала Журкину на разговор.
Зайдя в гостиничный номер, Лилия разглядела фигуру Евстигнеева. Он сидел на стуле, ссутулившись и уставившись в пол, напоминая больше подростка, пойманного на шалости.
Он говорит, что любит тебя, – кивнув на мужа, холодно произнесла Волчек. — А ты?
Не ожидавшая такой прямолинейности Журкина растерялась. Сердце бешено колотилось. И вместо вороха оправданий она смогла лишь бросить короткое:
— Да!
Больше объяснений не потребовалось. Волчек, сохраняя ледяное самообладание, упаковала чемодан мужа и буквально выставила его за дверь. Многие потом отмечали, что Галина Борисовна сожалела о том своем эмоциональном порыве, подтолкнувшего супруга в объятия сопернице. Но было уже поздно.
ЛЮБОВЬ ВОПРЕКИ
В театральных кулуарах злословили, будто Лилия сознательно втерлась в доверие к Евстигнееву, движимая карьерными амбициями или холодным расчетом. Но правда была куда прозаичнее — она просто влюбилась. Безрассудно, безоглядно, как может любить только женщина, впервые столкнувшаяся с настоящим чувством.
Вот только любовь к Евстигнееву стала для нее настоящим испытанием. Узнав о намерении дочери уйти от обеспеченного мужа, мать Журкиной буквально вскипела:
— Опомнись! Он же старше, с причудами, да и первую жену бросил без сожалений!
Слова самого близкого человека, словно заноза, сидели в Лилиной душе еще долгие годы. Даже после свадьбы пожилая женщина не оставляла попыток «вразумить» дочь:
— Опять он задержался на репетиции? Ничего, скоро привыкнешь к его «театральным» привычкам…
Еще дальше пошел Иконников. Два года он, словно капризный ребенок, не давал жене развода. Его упрямство было мучительным. То ли все еще надеялся ее вернуть, то ли мстил за разрушенный брак. Как бы там ни было, горечь скульптора была настолько сильна, что он даже назвал свою новую собаку — Лиля.
Но самым тяжелым ударом для Журкиной стала потеря работы в «Современнике». Коллеги, еще вчера дружелюбные, теперь смотрели на нее с холодным осуждением. Волчек не устраивала сцен, но ее молчаливое присутствие на репетициях превращалось в пытку.
В конце концов актриса сделала единственно возможный выбор — ушла из театра, который когда-то считала своим вторым домом.
РАДУШНАЯ ХОЗЯЙКА
Первые годы их супружеской жизни не были легкими. Лилия, привыкшая к размеренной жизни в достатке, вдруг оказалась в водовороте бытовых проблем. Долгие годы семья ютилась по съемным углам. То в душной коммуналке с вечно недовольными соседями, то в полуподвальной комнатенке, где по утрам приходилось вытирать конденсат со стен.
С рождением дочери Маши хлопот прибавилось. Бывшая актриса теперь дни напролет варила кашу, стирала пеленки и училась выводить пятна с рубашек мужа. Казалось бы, такая жизнь должна была угнетать, но Лилия, как ни странно, находила в этом утешение.
Их дом, каким бы тесным он не был, всегда был полон жизни. Сюда без приглашения заглядывали коллеги по театру, друзья-артисты, знакомые художники. В крохотной кухне, где едва хватало места для троих, умудрялись собираться шумные компании.
Радушная хозяйка встречала гостей с удивительным гостеприимством. Уставшая, в поношенном домашнем платье, она оставалась той самой Женщиной, умевшей и пирог испечь, и остроумно поддержать беседу.
— В ней было что-то щемяще искреннее, — вспоминали о ней позже друзья. — Когда у нее самой почти ничего не было, она могла отдать последнее, лишь бы гости чувствовали себя как дома.
ИСЧЕЗАЮЩАЯ ГАРМОНИЯ
С годами розовая дымка семейного счастья стала рассеиваться. Лилия все острее ощущала горечь нереализованности. Кинематограф встречал ее скупыми предложениями: учительница без имени, вечно недовольная тетка, безликая продавщица…
В то время как ее супруг блистал в главных ролях, она оставалась просто «женой Евстигнеева».
Переход Евгения во МХАТ подарил было актрисе призрачную надежду. Но Олег Николаевич еще со времен «Современника» смотрел на Лилию с холодной снисходительностью. Для него она так и осталась обычной посредственностью.
Сложно сказать, был ли Ефремов прав в своей оценке. Но факт остается фактом: ни одной по-настоящему яркой роли, ни одного запоминающегося образа в фильмографии Журкиной так и не появилось. Ее талант, если он и был, растворился где-то между пеленками, кухонными хлопотами… Где-то там, в тени гения, которого она когда-то так безрассудно полюбила.
Конечно, Лилия умоляла мужа похлопотать за нее перед режиссерами. Но Евстигнеев, сам будучи завален предложениями, упрямо отказывался. Для него это было делом принципа.
— Женя, ну просто скажи Олегу Николаевичу… Хоть слово!
— Не унижусь, — не поднимая глаз от газеты, отвечал он.
— Это не унижение, — голос ее дрожал. — Все так делают! Скажи, я недостойна?
— Я просто не хочу, чтобы обо мне шептались: «Смотрите, Евстигнеев жену в театр проталкивает», — его голос звучал глухо, будто из-за плотной занавеси.
ОБИДА
С годами накопившаяся обида прорвалась наружу. Лилия начала устраивать мучительные сцены. Сначала редкие, потом все чаще.
— Мне казалось, она серьезно больна. Женя имел фантастическую славу, а она, красивая женщина, оставалась в стороне. К тому же с возрастом и болезнью Лиля утрачивала свой шарм. Люди тянулись к нему, а не к ней. Она буквально издевалась над ним, посмеивалась. А он терпеливо все сносил, — рассказывала снимавшаяся с Журкиной Валентина Талызина.
Евгений Александрович, уставший от бесконечных упреков жены, стал задерживаться на репетициях до ночи, находить любые предлоги, лишь бы не возвращаться домой.
Нервное напряжение не прошло бесследно для обоих. У Евстигнеева начало пошаливать сердце. А у Лилии обычная аллергия превратилась в ужасающий псориаз. Ее некогда белоснежная кожа покрылась воспаленными бляшками. Для женщины, привыкшей восхищать своей внешностью, это стало настоящей трагедией.
Нужно отдать должное, Евгений Александрович из последних сил пытался помочь. Возил супругу к светилам медицины, добывал редкие лекарства, даже обращался к деревенским знахаркам. Но все было напрасно. Чем яростнее звучали обвинения в его адрес, тем хуже становилось ее состояние.
По жестокой иронии судьбы, в этой изматывающей войне не было победителей. Только два израненных человека, связанные когда-то страстной любовью, а теперь лишь общей болью и взаимными упреками.
— Родителям стоило расстаться тогда. Может, хоть так сумели бы сохранить друг другу здоровье и годы…,- говорила позже их дочь Маша.
Они прожили вместе двадцать лет, но последние три года больше напоминали агонию. Когда Евстигнеев увлекся молодой Ириной Цывиной, ровесницей собственной дочери, это стало последним ударом для и без того подорванного здоровья 48-летней Лилии.
— Мама умерла своей смертью, — скупо говорила дочь Маша, избегая подробностей.
У Евстигнеева сразу после этого случился второй инфаркт. Спустя шесть лет не стало и его.
Так завершилась эта история любви, начавшаяся со страстного чувства и закончившаяся трагедией. Как в плохой пьесе: все предсказуемо, все неизбежно…
