Есть актрисы, которые взрываются в кадре, даже если играют продавщицу в халате и с семечками. Ты смотришь — и вроде бы всё просто, без спецэффектов, без пластики, без амбиций на «сцену МХАТа», но оторваться не можешь. В ней — как будто мотор, как будто свет. И за этим светом не всегда видно, что внутри — ураган.
Екатерина Стулова. В народе — «та самая из «Жуков»». У коллег — «деревенская Гурченко». Для мужа — «лучшая на свете». Для меня — актриса без фальши, которая не строит из себя героиню, но живёт, как героиня драмы: с любовью, болью, смехом и топлес.
Она не вписывается в стандартный формат женских историй о профессии, семье и славе. Потому что её путь — это не «мечтала с детства, поступила с первого раза, вышла замуж в 30». Нет. У неё всё наоборот. Сначала — любовь. Потом — театр. Потом — жизнь. И только потом — известность. Причём такая, что даже ревнивый муж говорит: «Снимайся как хочешь. Главное, чтобы ты была счастлива».
Вот это — редкость. Особенно в России, особенно в браке, которому уже больше тридцати лет.
Она родилась в обычной семье, где не было ни артистов, ни богемы. Отец — энергетик, мама — повар в детсаду. Быт, работа, забота. Но именно в такой среде рождаются самые дерзкие мечты. Потому что, когда ты видишь одно и то же каждый день, ты хочешь другого. Резкого. Свободного.
Катя, маленькая, бегала по крышам гаражей и вопила на всю округу: «Каскадёры, каскадёры!» — мечтала стать трюкачкой. Потом — стюардессой. Потом — моделью. Потом — танцовщицей. Но ни в одном из этих образов не задержалась. И, как это бывает у настоящих артистов, всё решило зеркало. Именно перед ним она стояла после школы, смотрела на себя и вдруг начинала… плакать. Просто так. Без причины. Просто — потому что изнутри шло.
Душа просила роли. Не славы — а игры. Не сцены — а правды. Даже если в школьной пьесе она участвовала только один раз, это не имело значения. Потому что настоящая сцена у неё внутри.
Мама мечтала, чтобы дочка стала педагогом. Представляла, как Катя идёт в сентябре на линейку, а дети дарят цветы. А Катя ей в ответ: «А второго сентября вытащишь меня из отделения — я вспыльчивая».
Эта вспыльчивость — кстати, не от природы. А из двора. В её детстве была одна девочка, с которой лучше не связываться. Та пыталась «строить» всех, в том числе и Катю. Приказала ей лечь на землю. И вот тогда, впервые в жизни, Катя посмотрела на неё и сказала: «С какой стати?». И всё — включился механизм сопротивления. С тех пор Стулова не прогибается. Ни под режиссёра, ни под ситуацию, ни под страх. Только под любовь.
В театральный вуз она поступала не с первого раза. Не хватило. Провалила. Не трагедия — опыт. Пошла на подготовительные курсы в Школу-студию МХАТ. И вот там случилось то, ради чего вообще стоило рождаться.
Максим Лагашкин
Они оба были молоды, дерзки, голодны до профессии. Но вместо «медленного знакомства», интриг и флирта — венчание. Не ЗАГС, не штамп, не одобрение родителей. А Бог. Они обвенчались через пару месяцев. Тайно. Без свадебных криков. Даже без согласия родителей. Священник, который согласился венчать без свидетельства, потом просил принести «бумажку», когда всё оформите. Но это уже было неважно.
Катя боялась говорить отцу. Тот был категоричен: «Не представляю, чтобы кто-то целовал мой цветочек». А Максим был спокоен. Он сразу хотел признаться. Но молчал — из уважения. Мама Катя случайно нашла свидетельство о браке. Рассказала мужу. А он ответил: «Это она репетирует». И несколько месяцев родители молчали. Как в хорошем спектакле — пауза, чтобы не сорвать ритм.
Они жили вместе. Молча любили. Громко спорили. В 1999-м родился Савва. Катя хотела родить до начала серьёзной актёрской карьеры — потому что не хотела стать одной из тех, кто «и не играет, и не рожает». И всё получилось. Молодая мама — взрослеющий сын. Параллельные треки.
Их союз — редкий пример пары, где актёрская профессия не съедает брак, а наоборот — укрепляет. Катя не стесняется говорить, что Максим — лучший мужчина на Земле. Не в смысле абстрактной любви, а конкретно — за всё, за детали, за общее. Она не верит в перевоспитание мужчин. Считает, что нужно принимать, а не лепить из человека другое.
А что касается скандалов — да, бывают. Эмоциональные оба. Но у них есть принцип: никогда не переходить на личности. Один кричит — другой слушает. Один страдает — другой молчит и держит руку. Это не «рецепт счастья». Это просто умение быть рядом.
А потом были «Жуки»
Парадокс. Двадцать лет в театре. Множество ролей. Но вся страна запомнила её в халате и с помадой — продавщицу. И ведь не пробовалась специально. Просто прислали сценарий — толстая, 24-летняя Ира. А у Кати — 54 кило и уже взрослая жизнь. Но она накрасила губы, взяла семечки и пошла.
На кастинге сказали: «Катя — огонь». Мужу написали: «Твоя — зверь». А режиссёры потом прозвали: «деревенская Гурченко». И это было не о внешности. Это о том, как она заполняет кадр. Как несёт в себе электричество.
Именно тогда она окончательно стала любимицей зрителей. Не по званию, не по наградам, а по наитию. Потому что такие, как Стулова, запоминаются не лицом. А душой.
Испанская глава, актёрская правда и жизнь по любви
Иногда людям нужно уехать, чтобы понять, где их дом. А иногда — чтобы дом стал шире.
Когда Савве исполнилось тринадцать, Катя и Максим решились на второго ребёнка. Лука появился не на пике славы, не «вовремя» для карьеры, а вовремя — для семьи. Именно в этот период они впервые уехали в Испанию — вроде бы просто отдохнуть. Но что-то в этой стране защёлкнуло. Солнце, простота, запахи, люди, ритм — всё было будто про них. И они остались.
Не «переехали». А именно остались — как будто вернулись в себя. Стулова честно признаётся: они всерьёз думали, что будут жить в Испании, а в Россию летать на съёмки. Но всё оказалось сложнее. Съёмки — это не командировки. Это нервы, ночи, физика, репетиции, пересъёмки. Попробуй-ка совмести это с трансфером на Барселону и обратно.
Через два с половиной года они вернулись. И Лука наконец увидел свою родину. А Савва остался. Уже подрос, поступил в театральный в Лондоне. Да, сначала хотел быть футболистом. Но, видимо, профессия родителей всё же «пропитала» кровь.
Он с детства бывал на съёмках, и это сформировало его вкусы. Младшему же пока путь на экран закрыт. Максим жёстко: «Детство должно быть детством». Съёмочные будни — это не гламур, а изнуряющий график, взрослые требования, бессмысленная ранняя усталость. Так что Лука — на улице, с мячом, а не с гримом.
Однажды Катя ушла из Театра Маяковского. Не из-за конфликта. А из-за правды. Она не успевала. А делать плохо не хотела. Так и сказала: «Я не машина, я человек». Театр — это жертва. Это вечера, нервы, выносливость. А в тот момент ей нужно было жить, дышать, быть рядом с детьми. Она выбрала антрепризу — гибкую, подстраиваемую под жизнь. И не прогадала.
А потом пришли новые съёмки, роли, проекты. В «Первокурсницах» она сама придумала для себя кудри, розовые штаны и раздражающий смех — чтобы зацепиться. Она всегда подходит к образу с азартом. Даже если роль — эпизод, даже если диалог — из трёх фраз. Делать наотмашь — не её стиль. А играть «лицом» — тем более.
Когда её утвердили в «Жуках», Максим уже знал наперёд — эта роль её взорвёт. И был прав. Народ полюбил эту Иру — смешную, честную, живую. Таких не играют — такими бывают. Катя — именно такая.
И вот тут начинается самое интересное. На съёмках она часто работает с мужем. И играют они не всегда влюблённых — иногда соседей, иногда врагов, иногда просто коллег. Но в любом проекте есть напряжение. И даже если Катя играет откровенные сцены — дома скандалов нет.
Максим не из тех, кто бьёт кулаком по столу и требует «одеться немедленно». Он актёр. Он знает цену моменту. Да, сцен с полным обнажением у неё не было. Максимум — топлес. Но даже это требует согласия. И понимания. Он доверяет.
И знает: на площадке — не раздевание, а работа. Камеры, свет, десятки людей, реплики, нервы. Это не эротика, это ремесло. Катя, к слову, сама говорит: «Это сложно. Это неприятно. Но нужно».
Он молчит. Он не устраивает допросов. Может, ревнует. Но молчит. И в этом — их сила. Потому что если мужчина и женщина живут тридцать лет, воспитывают детей, снимаются в кино и всё ещё держатся за руки — это уже не страсть. Это уважение. Глубокое. Как в корнях дуба.
Она отчаянная. Это видно не только в кадре, но и на площадке. Как-то был эпизод с взрывом стены. Пиротехники просили её отойти. А она лезет ближе. Не потому что глупая — потому что хочет кадр. Потому что верит, что может сделать лучше.
Её не остановить. Даже дублёров не любит. Потому что те часто не попадают — то ростом, то походкой, то характером. А Катя не выносит фальши. Даже в чужих ногах. Если уж ноги в кадре — пусть её.
В обычной жизни она любит поспать. Но если съёмка — встаёт в пять утра, делает зарядку, ест по графику, тянет резинку. Резинка — это её спортзал. Всегда с собой. Даже на отдых.
Коллеги говорят, что если Катя серьёзна — значит, что-то случилось. Потому что обычно она смеётся. Так смеётся, что оживляет весь съёмочный день.
Один журналист как-то назвал её Екатериной Николаевной. Она усмехнулась: «Я надеюсь, что и через 150 лет я останусь просто Катей». И это не кокетство. Это её правда. Она не играет жизнь. Она просто живёт. По любви. По сердцу. Без надрыва. Но с мотором внутри.
Простая Катя с моторами внутри
В каждом городе есть такая женщина — улыбчивая, крепкая, с глазами, будто прожившими три жизни. Только вот на экране их почему-то меньше всего. Потому что они не стремятся казаться. Они просто есть. Живут, работают, растят детей, любят по-настоящему, не играя.
Екатерина Стулова — одна из них. Простая Катя, которая не боится раздеться в кадре, но боится разочаровать. Которая мечтала быть каскадёром, а стала актрисой без дублёров — в жизни тоже. Потому что всё делает сама. Без фальши. Без иллюзий. Зато — с любовью.
И в этом, как ни странно, вся формула счастья. Ни штампы, ни гастроли, ни рейтинги — а вот это: быть честной. Быть рядом. Быть собой.
