Екатерина Дурова всегда говорила, что отцовское наследство досталось ей без остатка: и его бешёный темперамент, и едкое остроумие, и какая-то безумная тяга к справедливости. Но вместе с этим в её кровь влилась и вся гремучая смесь из вздорности, вспыльчивости и абсолютной непримиримости к любой лжи. Словно одна пуповина связала отца и дочь навсегда, передав не только талант, но и сложный характер.
Маленький Лев Дуров рос в Лефортово, самом опасном районе Москвы в довоенное и послевоенное время. Драки улица на улицу были для мальчишки таким же обычным делом, как для других детей игра в прятки. Лев был небольшого роста, но совершенно безбашенный: мог схватить обидчика за шиворот и без лишних слов окунуть его лицом в лужу.
Все разборки он предпочитал устраивать за гаражами, подальше от родительских глаз, чтобы не расстраивать мать-архивариуса и отца-коменданта, потомка дворян.
В этой среде у мальчишки было три клички. «Швейком» его дразнили за рост, «Артистом» — за то, что по выходным отбивал чечётку перед ранеными в госпитале. А «Седым» он стал из-за выгоравших на солнце добела волос. Школу юный Дуров ненавидел, и эта ненависть была взаимной. Мальчишку выгоняли отовсюду. Из одной школы Лёва вылетел после первого же урока из-за драки.
Директриса, огромная женщина с усиками, которую за глаза звали «тараканом», решила проучить новичка за драку, ударив его по голове большим железным ключом от своего кабинета. Лёва, не растерявшись, выдернул из-под фикуса табуретку, взобрался на неё и тем же ключом отколотил директрису по лбу, процедив сквозь зубы, что бить людей, даже если ты «дура здоровая», нельзя.
После чего выбросил ключ в окно и пошёл домой сообщать, что ему снова нужно искать новую школу.
Его дочь, Екатерина, росла в совершенно других условиях, но проходила ту же школу закалки характера. Пока отец строил карьеру, летая по стране со съёмок на гастроли, девочка отбывала свой срок — восемь лет в интернате. Это стало главным «предательством» её детства. Самым большим страхом было то, что в пятницу вечером родители, замотавшись, просто забудут её забрать.
Катя очень сильно скучала по дому, а когда приезжала на выходные, набрасывалась на еду с жадностью голодного волчонка. Мать хваталась за сердце, видя, как её маленькая дочка заглатывает пищу, не жуя. Как Екатерина сама говорила: «Типичная интернатская привычка: ешь быстро, иначе твою еду стащат».
В стенах интерната Екатерина научилась драться. Так же, как и отец в своём Лефортово. Гены требовали немедленного ответа на любую несправедливость. Если кто-то косо посмотрел или что-то грубо сказал — ответ прилетал мгновенно, кулаком в лицо.
Когда в девятом классе девушка перешла в обычную школу, то быстро стала местным авторитетом. Девчонки ходили с ней по вечерам, не боясь хулиганов. Отец и дочь получили одинаковую прививку от жизни — умение постоять за себя.
Как человек, обожавший свою семью, мог отправить единственную дочь в интернат, лишив её нормального детства? Ответ прост: всему виной обратная сторона актёрской профессии. Бесконечные съёмки, репетиции до полуночи, гастроли на другой конец страны. У Дуровых не было бабушек, которым можно было бы «сбагрить» ребёнка, и поэтому интернат казался им единственным выходом.
Оба родителя — и Лев, и его жена Ирина — тяжело переживали разлуку с дочкой. Свою вину они пытались загладить, как могли. Когда Катя приезжала на выходные, девочку задаривали, закармливали, исполняли любые капризы.
Когда девочка подросла, Лев Дуров кричал на дочь из-за лишнего веса, пытался посадить на диету, но командовать ею было невозможно. Дочь, привыкшая к интернатскому порядку, отвечала отцу с прямотой и грубостью.
Их споры сотрясали стены, и только когда в ход шёл семиэтажный мат с обоих сторон, в комнату заглядывала мать и меланхолично просила их замолчать. Иногда Лев Дуров брался за ремень и порол дочь, но самым страшным наказанием для Кати было не это, а его молчание. Дуров мог неделями смотреть сквозь дочь, не произнося ни слова. И это было намного хуже любой ссоры.
В то же время жёсткий и вспыльчивый Лев Дуров был способен на самую нежную и преданную любовь, какую только можно себе представить. Роман Дурова с Ириной Кириченко — это отдельная история, полная юмора и отчаянной романтики.
Ирина была немыслимой красавицей, перевелась к ним на курс из Киева. У неё были яркие рыжие волосы, высокий рост, а ещё она красиво играла на пианино. Вокруг неё вились лучшие парни курса — Валентин Гафт, Игорь Кваша. Но невысокий Дуров, едва увидев девушку, заявил: «Будешь моей женой, так и знай!».
Шансов у парня, казалось, совсем не было, но Дуров умел ухаживать. Чтобы казаться солиднее, он купил зелёную фетровую шляпу. Когда будущий артист в ней предстал перед Ириной, она рассмеялась и сказала, что он похож на «навоз под лопухом». Но ухажёр не сдавался. Каждый день влюблённый студент приносил ей цветы, которые воровал в палисадниках у соседей.
Пробирался в темноте, ложился на землю, чтобы его не заметили, и зубами отгрызал стебли цветов. Однажды, пытаясь добыть для Ирины розы, Дуров напоролся горлом на колючую проволоку и на всю жизнь получил шрам. Но цветы упрямец всё равно принёс.
Они поженились в 1954 году. Свадьба была скромной: килограмм винограда и бутылка шампанского на всю компанию. Обручальных колец не было. Супруги прожили вместе пятьдесят семь лет, и всю жизнь Дуров безумно ревновал жену. Однажды в ресторане какой-то мужчина случайно задел Ирину, проходя мимо. Через секунду тот уже лежал на полу, сбитый с ног разъярённым мужем.
Вот в этом и был весь парадокс артиста. Человек, способный на такую всепоглощающую, рыцарскую преданность одной женщине, и человек, который на восемь лет отправил родную дочь в интернат. Как это уживалось в Дурове? Ответ на этот вопрос Екатерине пришлось искать всю свою жизнь.
Сама Екатерина впервые сёрьезно влюбилась, когда училась в ГИТИСе. Возлюбленного звали Сергей Насибов, и он был невероятным красавцем. Высокий и немного надменный студент ходил, гордо задрав голову, и все девушки курса по нему сохли. Катя не была исключением. Роман молодых людей начался на студенческой «картошке», у костра, где Сергей пел под гитару песни на стихи Бродского.
Вскоре обоих студентов пригласили на съёмки фильма «Школьный вальс». По иронии, Насибов играл главного героя Гошу, который бросает свою беременную девушку. А Катя — медсестру в роддоме, которая отговаривает героиню от аборта.
Сюжет фильма отчасти повторился и в их жизни: во время съёмок Катя поняла, что ждёт ребёнка. Ей было девятнадцать лет, Насибову — двадцать. Он уговаривал её прервать беременность, но девушка твёрдо решила рожать, независимо от решения будущего отца. Спорить с ней было бессмысленно и в итоге они поженились.
Лев Дуров отреагировал на новость в своей обычной манере:
— Папа, это мой жених.
— Хорошо.
— Скоро у нас будет свадьба.
— Ага.
— Папа, я беременна от него.
— Здорово!
Молодая семья начала жить в крохотной родительской двушке на Фрунзенской, в которой умещалось пять человек, считая новорожденного ребёнка. Но студенческий брак оказался недолговечным. Когда их дочке Кате не было и года, в театральной Москве поползли слухи.
О романе Насибова с уже знаменитой актрисой Натальей Гундаревой знали все, кроме самой Екатерины. Молодая мать была поглощена заботами о ребёнке и ничего не замечала.
Самое ужасное, что родители Екатерины знали. Дуровы жили с дочерью в одной квартире, слышали про измены зятя, но молчали, щадя девушку и, возможно, надеясь, что всё ещё образуется. Каково было вспыльчивому Дурову сдерживать свою ярость, видя всё это, можно только догадываться.
Развязка наступила, когда один из друзей всё-таки решился открыть Екатерине глаза. Несколько месяцев актриса прожила рядом с мужем в мучительном молчании. Муж делал вид, что ничего не происходит, а Екатерина ждала от него признания.
Наконец, она не выдержала и припёрла его к стенке. Скандала не было. Екатерина просто позвонила его другу и попросила забрать «пока отец не сделал с ним ничего плохого». Насибов быстренько собрал свои вещи и уехал.
И вот в этот момент Лев Дуров из человека, когда-то «предавшего» её, превратился в главную опору для дочери. Дуров буквально обезумел от ярости. Всю вину он почему-то возложил на Гундареву и до конца жизни при встрече с ней не здоровался.
А Насибову было навсегда запрещено появляться рядом с их домом и приближаться к внучке. Если Дуров вычёркивал кого-то из своей жизни, то это было навсегда. Человек просто переставал для артиста существовать.
В ту ночь, когда Екатерина выпроводила мужа, отец поддерживал её. Они вдвоем сели на кухне, взяли бутылку и просидели до утра. Всю эту ночь они смеялись. Ржали как сумасшедшие над всей этой трагикомедией. У Дурова было особое слово — «опустяшить», то есть даже в самые тяжелые моменты искать повод для смеха.
Этот ночной сеанс смехотерапии вытащил Екатерину из пропасти отчаяния. Прошлое «предательство» отца сделало её достаточно сильной, чтобы пережить предательство мужа. А яростная отцовская любовь в настоящем помогла ей исцелиться.
Через несколько лет Лев Дуров сам познакомил дочь со вторым мужем, актёром Владимиром Ершовым. Владимир поначалу не хотел жениться на Екатерине из принципа — не желал слышать за спиной шепотки, что «хорошо устроился» за дочкой Дурова. Пришлось, как шутила сама Екатерина, по старой доброй традиции забеременеть.
Этот брак оказался счастливым. Владимир стал для семьи Дуровых настоящей опорой. Именно благодаря ему Катя возобновила общение с родителями Насибова, которые ни в чём не были виноваты. А Лев Дуров просто обожал второго зятя. Дуров и Володя стали лучшими друзьями. Но первого мужа дочери отец так и не простил.
С возрастом Дуров стал «ненормальным дедушкой». Всю ту любовь и внимание, которых, возможно, недодал дочери, артист с лихвой выплеснул на внуков. Он часто брал их на дачу, водил на рыбалку, по грибы, и приглашал в дом их друзей.
Актёр гордился успехами внучки Кати, ставшей религиоведом, и внука Вани, унаследовавшего его непростой характер. Когда Ваня поступал в школу, на вопрос «Сколько ушек у зайчика?», он закатил глаза и ответил: «Три». Та же дуровская порода, не терпящая, когда кто-то разговаривает с тобой как с дураком.
Лев Дуров работал до самого конца жизни, не представляя себя сидящим на лавочке с соседями. Он пережил жену на четыре года, трогательно ухаживая за Ириной, когда та была прикована к постели. Он не боялся ни возраста, ни смерти.
Много лет назад Дуров даже сочинил сценарий собственных похорон, где его гроб теряют по дороге между пятью театрами, в которых он работал.
Отец научил дочь главному: никогда не жалеть себя. Когда хочется выть от боли и отчаяния — нужно смеяться. Эта способность «опустяшить» любую трагедию, превратить её в шутку, и стала тем самым главным наследством, которое артист ей оставил. Не обиды за интернат, не боль от предательств, а умение смеяться, когда весь мир вокруг рушится.
