Клеймо «сына врага «, неполученная звезда Героя и шесть лет лагерей: судьба и муза поэта Михаила Танича

1945 год. Братская могила на заснеженном поле. Двадцать тел, двадцать солдат. Земля уже сжимала их в ледяных объятиях, когда один из бойцов вскрикнул: «Смотрите! У Мишки щека дернулась!» Его вытащили, откачали, оттерли снегом.

Через полвека этот же человек напишет «Погоду в доме» — песню, которую запоет вся страна.

Как поэт Михаил Танич, переживший расстрел отца, унижения ГУЛАГа и войну, смог подарить миру столько света?

Детство, разбитое в щепки

Михаил Танич родился в 1923 году в Таганроге — городе, где смешивались запахи моря и заводской смазки.

Его отец, Исаак Танхилевич, был не просто инженером, а человеком, который верил в будущее страны. После института коммунального хозяйства он возглавил управление в родном городе: строил дороги, чинил водопроводы, организовывал свет в домах рабочих.

«Отец говорил: „Коммунальное хозяйство — это кровь города“», — вспоминал позже Танич.

Семья жила в достатке: книги на полках, патефон с пластинками, воскресные прогулки в парк. Но всё рухнуло в 1937-м.

Отца арестовали ночью. Пришли без стука, вывернули ящики, забрали документы. Обвинение — хищение социалистической собственности в «особо крупных размерах». На деле — донос соседа, позавидовавшего должности.

Через месяц Исаака Танхилевича расстреляли. Мать, Елена Михайловна, получила десять лет лагерей «за недоносительство». 14-летний Миша остался один.

«Меня словно вырвали из земли с корнями. Вчера я был сыном уважаемого человека, а сегодня — „отрёкшийся“», — писал он в дневнике.

Мальчика отправили к деду в Мариуполь. Там, в душной комнатке коммуналки, он впервые услышал шепот за спиной: «Смотри, это сын врага народа».

Учителя в школе избегали задавать ему вопросы, соседи крестились, когда он проходил. «Я тогда понял: фамилия Танхилевич — как клеймо. Но стыдился не её, а того, что люди превратились в стаю», — признавался поэт.

Спустя годы, уже после лагерей, он возьмёт псевдоним «Танич» — не из страха, а чтобы отделить творчество от прошлого. «Я не прятался. Просто хотел, чтобы стихи говорили сами за себя», — объяснял он…

А пока — мальчик с разбитым сердцем, который учился выживать в мире, где даже родная тетрадь могла стать уликой.

Орден Славы вместо звезды Героя

1941 год. Выпускной вечер в сталинградской школе. 17-летний Миша Танхилевич мечтал о строительном институте, но война перечеркнула всё.

Уже на следующий день он стоял в военкомате: «Возьмёте?» — спросил, сжимая аттестат. «Сынок, ты же знаешь, какая у тебя биографии…» — вздохнул пожилой майор. Но Миша не сдался: неделю дежурил у кабинета, пока его не отправили в артиллерийское училище.

Училище под Воронежем встретило его холодно. Война для него началась не на фронте, а в казарме. Пока другие курсанты проходили подготовку на полигонах, Танхилевича держали на хозяйственных работах.

«Сын врага народа не может командовать», — бурчали офицеры. Лишь через год, когда фронт затребовал подкрепление, его выпустили — не лейтенантом, как всех, а старшим сержантом.

«Не герой, но спаситель»

1-й Белорусский фронт. Зима 1943-го. Расчёт 45-мм пушки под командованием Танича занял позицию у деревни Озёры. Немцы шли в контратаку — три танка, пехота.

«Горим!» — заорал наводчик, когда вражеский снаряд угодил в их блиндаж.

Танич, обожжённый, вытащил раненых, а после — ползком добрался до штаба с донесением. За тот бой ему вручили орден Красной Звезды.

Но настоящая слава пришла под Кёнигсбергом. Его расчёт подбил четыре «Тигра» за день, прикрывая отход пехоты. Командование представило сержанта к званию Героя Советского Союза.

«Ты бы посмотрел, как они там в штабе ржали! — вспоминал позже Танич. — Мне сказали: „Орден Славы — и на том спасибо“».

Он вернулся домой с орденом Красной звезды, орденом Славы III степени и осколком в легком. Но главная рана была не телесной.

«Я прошел войну, но для Родины так и остался чужим», — говорил он десятилетия спустя.

Как студент-строитель стал зэком Соликамска

1947 год. Ростов-на-Дону. Михаил Танхилевич, демобилизованный фронтовик с орденами на гимнастёрке, поступил в инженерно-строительный институт.

Казалось, жизнь налаживается: стипендия, общежитие, друзья-однокурсники. Но в те годы, в СССР, даже похвала немецкому радиоприёмнику могла стать приговором.

Однажды в студенческом общежитии зашёл разговор о технике. «У немцев, между прочим, приёмники лучше наших, — заметил Миша, показывая на свой трофейный. — Чистый звук, никаких помех».

Через неделю его вызвали в деканат. «Товарищ Танхилевич, вы антисоветчик! — накинулся парторг. — Восхваляете фашистскую технику!»

Донос написал сокурсник, мечтавший занять его место в институтской редколлегии.

На допросах следователь тыкал пальцем в протокол: «Признавайтесь! Вы восхищались жизнью на Западе?»

— Я восхищался дорогами и радиоприёмниками, — стоял на своём Михаил. — А не Гитлером.

— Ну что ж, — усмехнулся чекист. — Шесть лет строгача хватит, чтобы перевоспитаться.

Соликамский лагерь. Зима 1948-го. Зэки в рваных телогрейках валили лес под крики конвоиров. Танич, измождённый и больной, едва держал пилу. Ноги, обмороженные ещё на фронте, покрылись язвами.

Однажды утром Михаил не смог встать с нар. Надзиратель пнул его сапогом: «Прикидываешься?»

Но тут в барак зашёл Константин Ротов — бывший главный художник журнала «Крокодил», осуждённый за карикатуры на Сталина. «Этого парня ко мне в бригаду определили. Буду учить плакаты рисовать».

Ротов спас Танича от верной смерти. Вместо лесоповала Михаил мастерил таблички «Даёшь пятилетку в четыре года!» и портреты «вождя народов».

В лагере он видел, как люди превращались в тени. «Каждую неделю кого-то хоронили. Выкапывали яму, кидали тела, засыпали снегом. Как скот».

Выжил лишь чудом: когда в 1953 году умер Сталин, Танича, как «политического», выпустили одним из первых.

Лида: «Ты мой жизненный выигрыш». История любви

Их встреча была словно сценарий из романтической комедии, которую не решился бы снять даже самый смелый режиссёр.

Лидия Козлова, 18-летняя выпускница сталинградского техникума, увидела лицо будущего мужа во сне. А Михаилу Таничу цыганка на рынке нагадала: «Жену твою будут звать Лидией». Когда они встретились на вечеринке в Волжском, оба поняли — судьба.

«Танич — это я!»

1956 год. Стройка Волжской ГЭС. Лидия, работавшая в местной газете, пела на вечеринке песню на стихи неизвестного автора. В углу зала сидел худой мужчина в потёртом пиджаке. Когда она закончила, он подошёл и прошептал: «Танич — это я».

Он казался ей загадкой: фронтовик с орденами, бывший зэк, чьи стихи пробирали до мурашек. Лидия даже не догадывалась, что за плечами этого «взрослого мужчины» — шесть лет лагерей за неосторожную фразу о немецких дорогах.

После встречи Михаил уехал в подмосковный Орехово-Зуево, где наконец получил работу инженера. Каждую неделю Лидии приходили конверты в синих полосках. Он писал о буднях: «Сегодня чертил канализационные схемы и думал о твоих глазах».

Лидия жила в общежитии, спала на диванчике в подвале. Когда Михаил попросил её стать его женой, она уволилась со стройки, бросив всё.

«Мать кричала: „Сумасшедшая! Он же старше, без денег, да ещё с прошлым!“.

Брак без печатей: свобода вместо колец

Они не спешили в ЗАГС. Лидия, выросшая в послевоенной разрухе, боялась цепей: «Поэта нельзя запирать в рамки. Пусть будет свободен — хоть в стихах, хоть в жизни». Даже рождение первой дочери Инги не изменило её решения.

Зарегистрировали брак лишь через 8 лет — ради крохотной дворницкой квартирки.

Лидия, не спавшая три ночи, выпросила её в ЦК ВЛКСМ: «У нас две дочери! Инге уже в школу пора, а мы в бараке живём!» Михаил, краснея, стоял в углу: «Я бы не смог. У меня язык отсохнет просить».

Именно Лидия пробила им московскую прописку. «Она была как дипломат: улыбнётся — и чиновники тают», — шутил Танич. Но главное — она стала его редактором. Вычёркивала мрачные строчки о лагерях: «Людям нужно светлое. Пиши о любви, а боль спрячь под гитарный перебор».

Две тетради: его «Чёрный кот» и её «Айсберг»

Лида годами скрывала, что пишет стихи. Когда она вручила мужу толстую тетрадь, он ахнул: «Да это же готовые хиты!».

Её «Айсберг», «Роза красная моя», «Снег кружится» позже пели Пугачёва и Кристалинская. А Михаил посвятил жене строчку из «Погоды в доме»: «Какой прогноз у нас сегодня, Лида?»

— Ты гений, — говорила она ему.

— Нет, это я выиграл в лотерею, когда встретил тебя, — отвечал он.

От «Текстильного городка» до всесоюзной славы

1960-е годы. Подмосковье. Михаил Танич, чьи стихи ещё вчера печатали только в газете «Волжский строитель», теперь сидел в крохотной квартирке и сочинял тексты, которые через пару лет будет напевать вся страна.

Его путь к славе начался с письма в «Литературную газету» и совета Булата Окуджавы: «Бросай инженерные схемы — твоё место в поэзии».

1962 год. Редакция «Московского комсомольца» отказалась публиковать его стихи. Расстроенный Танич уже собрался порвать листки в курилке, когда к нему подошёл высокий мужчина — композитор Ян Френкель.

«Дайте посмотреть!» — попросил он. Через неделю дуэт представил песню «Текстильный городок» на Всесоюзном радио. Редакторша, прослезившись, сказала: «Завтра это услышит вся страна». Так и вышло. На следующий день мелодию напевали даже дворники.

Его тексты называли слишком простыми. Режиссёр фильма «Большая перемена» ехидно заметил: «„Мы выбираем, нас выбирают“ — это для детсада!» Но зрители полюбили песню, а фраза стала народной поговоркой.

Он не боялся писать о будничном: солдат, идущий по городу, девушка у перрона, чёрный кот на улице. «Люди устали от пафоса. Им хотелось узнавать себя в песнях», — объяснял он. Когда Алла Пугачёва спела «Робота», а Валерий Леонтьев — «Три минуты», даже скептики замолчали.

Кухня, ставшая творческой мастерской

Их квартира в Орехово-Зуево превратилась в штаб советской эстрады. За кухонным столом, заваленным черновиками, собирались композиторы, музыканты, начинающие исполнители.

Однажды юная Лариса Долина, застенчиво спросила: «Можно я спою вашу новую песню?» Танич, услышав «Погоду в доме» в её исполнении, хлопнул ладонью по столу: «Вот это голос! Теперь это твоя визитка».

Он был разборчив в соавторах. Его принцип был прост: «Если не веришь в песню — не берись». Так появились хиты Юрия Антонова («Мечта сбывается»), Игоря Скляра («Комарово»).

Последние аккорды

1990–2000-е годы. Михаил Танич, уже легенда советской эстрады, не сбавлял темпа. Даже когда здоровье начало сдавать, он повторял: «Пока дышу — работаю».

Его квартира в Москве по-прежнему была штабом для музыкантов, но теперь к нему приходили не только ветераны, но и молодые артисты, мечтавшие о сотрудничестве.

Учитель без кафедры

Танич не имел официального звания педагога, но стал наставником для десятков исполнителей.

Александр Малинин, тогда ещё начинающий певец, вспоминал: «Он сказал мне: „У тебя голос — как старинное вино. Не уродуй его попсой“». Именно Танич уговорил его перейти на романсы.

Алена Апина, принесшая ему текст своей первой песни, услышала: «Добавь сюда иронии. Люди любят, когда их не дурачат».

Он не терпел фальши. Когда один молодой композитор предложил переписать «Чёрного кота» в стиле техно, Танич резко оборвал: «Кота оставьте в покое. Лучше новое напишите — честное».

«Лесоповал»: исповедь бывшего зэка

Группа «Лесоповал», созданная в 1990-м, стала его главной болью и гордостью. «Это не блатняк, — объяснял он критикам. — Я пою о людях».

Песни вроде «Вагон столыпинский» или «Неточка Незванова» основывались на реальных историях.

Несмотря на обвинения в «романтизации уголовников», проект выжил. «Мы собирали стадионы, — вспоминал первый солист группы Сергей Коржуков. — Зрители плакали, услышав про лагерные будни».

Сам Танич на концертах стоял за кулисами: «Мне достаточно знать, что они слушают. Не аплодисменты важны, а тишина после последней ноты».

Последние строки

К 2000-м годам здоровье поэта резко ухудшилось. Диагноз — онкология.

В апреле 2008 года, за несколько месяцев до 85-летия, Танича не стало. Последние его слова, обращённые к Лидии, стали эпиграфом к их любви:

«А мы с тобой не налюбились…»