— Так, значит, моя дочь теперь уличная попрошайка?- он медленно прошелся вокруг Оли, разглядывая ее «костюм». — И что это за… перформанс, если говорить на языке искусства?
Оля, все еще находясь под впечатлением, горячо зашептала:
— Папа, ты не понимаешь! Люди меня слушали! Один господин даже монетку дал…
СЕМЕЙНАЯ ТАЙНА
Ольга Аросева родилась зимой 1925 года в Москве. Но этот город остался лишь точкой на карте. Детство девочки прошло между Прагой, Стокгольмом и Парижем.
Ее отец, Александр Аросев, был не просто большевиком, а одним из тех, кто рушил старый мир. Участвовал в штурме Зимнего, ходил по коридорам Смольного и стал доверенным лицом Сталина. А позже в качестве дипломата получил назначение за границу.
Мать Ольга Вячеславовна Гоппен держалась с холодным достоинством истинной аристократки. Ее манеры были безупречны: легкий наклон головы, мягкие жесты, французское произношение. Но за этой, казалось бы, обычной для эпохи биографией скрывалась почти детективная история.
В доме польского дворянина Гоппена жила юная цыганка. Хозяйка учила ее вытирать пыль с фамильного серебра, а она в ответ напевала песни на странном певучем языке. Когда бездетные хозяева предложили ей стать матерью их ребенка, девушка согласилась. Так на свет появилась Ольга Вячеславовна — девочка с цыганской кровью и аристократической судьбой.
Малышку растили как наследницу рода: бальные танцы, уроки живописи, стихи на трех языках. А цыганка оставалась в тени, смотря, как ее кровь превращается в «барышню».
Ольга Вячеславовна узнала правду уже взрослой. Но не пыталась вернуть потерянное родство. Просто иногда в ее глазах вспыхивал тот самый огонь, который не смогли погасить никакие пансионы.
ПЕРВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
В семье Аросевых подрастали три дочери. Младшая Оля, с самого начала отказывалась быть просто «маленькой». В три года она упрямо влезала в платья старших сестер, хотя те болтались на ней, как на вешалке. А в четыре впервые переступила порог оперного театра.
Тот вечер в Вене стал для нее откровением. Сидя между родителями в бархатном кресле, девчушка не сводила глаз со сцены, где в золотистом свете софитов разворачивалось настоящее волшебство.
А в антракте неожиданно объявила:
— Я тоже буду так делать!- и принялась напевать, неуклюже копируя жесты певицы.
Сестры снисходительно улыбались, мать поправляла сбившийся набок бант, а отец, обычно строгий, на этот раз лишь одобрительно кивнул.
Но настоящее прозрение случилось в Праге. После «Трехгрошовой оперы» Брехта Оля решила, что искусство должно быть настоящим. Изрезав мамино платье и вымазав лицо сажей, девочка вышла на улицу петь бродяжьи песни и выдумывать небылицы о тяжелой жизни.
— Подайте бедной сиротке! — театрально вздыхала «нищенка», собирая монетки. Пока полицейский не взял ее за шиворот.
Александр Яковлевич, скрестив руки на груди, смотрел на перепачканную сажей дочь. Дипломат в нем возмущался, а вот революционер не мог не восхититься:
— Так, значит, моя дочь теперь уличная попрошайка?- он медленно прошелся вокруг Оли, разглядывая ее «костюм». — И что это за… перформанс, если говорить на языке искусства?
Оля, все еще находясь под впечатлением горячо зашептала:
— Папа, ты не понимаешь! Люди меня слушали! Один господин даже монетку дал…
— Ну что ж…, — отец сделал драматическую паузу, — тогда с завтрашнего дня будешь петь в хоре. Под присмотром.
Оля захлопала в ладоши от восторга, но Александр Яковлевич поднял палец:
— Но! Чтоб никаких больше уличных представлений. Иначе твои «гастроли» ограничатся ванной комнатой. Понятно?
Но та его уже не слышала. Девочка вихрем неслась к сестрам делиться новостью.
РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО ДЕТСТВА
Шестилетняя Оля еще верила в сказки, когда ее собственная рассыпалась на осколки. Мать, та самая утонченная аристократка с цыганской кровью, внезапно исчезла.
Александр Яковлевич, обычно такой прямолинейный, на этот раз лгал детям виртуозно:
— Мама уехала по работе.
И девочки верили… Ждали писем, которых не было, подписывали открытки к праздникам, не зная адреса. В их доме поселилось странное напряжение, будто кто-то выключил свет, но все делали вид, что темноты не замечают.
Правда всплыла позже, как пятно на фамильном портрете: Ольга Вячеславовна бежала с любовником, сотрудником посольства, на далекий Сахалин. Бросила трех дочерей и мужа ради новой страсти.
БЕДА
Еще два года Аросевы оставались в Праге. Александр Яковлевич стал особенно заботливым: нанимал лучших учителей, разрешал детям шумные игры, словно пытался заглушить их боль активностью. По ночам Оля иногда слышала, как он ходит по кабинету и тяжело вздыхает.
Переезд в Москву должен был стать спасением. Но вместо этого в жизнь сестер Аросевых пришла новая беда: отец привел в дом молодую жену, учительницу танцев Гертруду Фройнд.
Мачеха проявила удивительную жестокость по отношению к детям, а ее истерики стали обыденностью. Гертруда могла устроить скандал из-за немытой чашки или неубранной постели. Особенно страдали младшие Оля и Лена, которые буквально дрожали при звуке ее шагов.
Девочки неоднократно пытались пожаловаться отцу. Но дипломат, привыкший разбирать чужие конфликты, в своих был слеп:
— Гертруда просто строгая!
Если бы он знал, чем это все закончится… В 1937 году, когда волна репрессий докатилась и до их семьи, крикливую мачеху обвинили в шпионаже. Потом пришли за отцом. Александр Яковлевич, когда-то близкий к Сталину, теперь стал «врагом народа».
В тот же день тринадцатилетняя Оля написала письмо Сталину:
— Мой папа не предатель!
Но ответа не дождалась. И тогда она сделала то, что для советского ребенка считалось немыслимым: сняла пионерский галстук и наотрез отказалась вступать в комсомол. Учителя ахнули, одноклассники шептались за спиной, но девочка стояла на своем.
— Ты с ума сошла!- шипела на нее старшая сестра Наташа. — Нас же вышвырнут из школы!
— Пусть вышвыривают, — бросила Оля. — Если правды нельзя сказать, тогда и красный галстук мне не нужен.
К счастью, девочек не выгнали. Пожалели, как «детей врага народа». Но с тех пор Оля навсегда запомнила вкус страха и горечь предательства.
ВОЗВРАЩЕНИЕ К МАТЕРИ
Когда конфисковали квартиру в Доме на набережной и дачу на Николиной Горе, сестры вынуждены были вернуться к матери. Теперь Ольга Вячеславовна жила с новым мужем в тесной коммуналке, где девочкам выделили угол за занавеской.
На этот раз им повезло. Отчим оказался человеком редкой души. Михаил Алексеевич не пытался заменить им отца, да это было и невозможно. Но именно этот мужчина стал для них тем, в ком они так нуждались: добрым, надежным другом.
Годы шли, а правда о судьбе отца оставалась скрытой за пеленой страха и неведения. Лишь в 1948 году, когда страна уже начала приходить в себя после военной разрухи, до сестер Аросевых наконец добралась горькая весть.
Михаил Алексеевич, собрав их в тесной комнатушке, с трудом подбирал слова, чтобы сообщить о расстреле Александра Яковлевича. Его голос дрожал, но он знал, что должен быть сильным ради этих троих девочек, ставших ему родными.
— Ваш отец ни в чем не виноват, вы еще будете им гордиться!- прямо глядя им в глаза, сказал он.
Ольга, уже взрослая девушка, в тот момент снова почувствовала себя потерянной тринадцатилетней девчушкой. Слезы душили, но слова отчима она запомнила на всю жизнь.
НЕДОУЧКА С БЛЕСТЯЩЕЙ КАРЬЕРОЙ
С началом войны старшая из сестер, Наташа, владевшая немецким, ушла на фронт переводчицей. Лена, уже студентка театрального училища, и шестнадцатилетняя Оля отправились рыть окопы под Орлом. Когда фашистов отбросили от Москвы, сестры вернулись в столицу, несмотря на уговоры эвакуироваться.
Аттестат зрелости Ольга Аросева так и не получила. Диплом театрального училища тоже. Сначала был год в цирковом училище, но ее хватило всего на год. Потом — Московское городское театральное училище, из которого она тоже ушла, не доучившись.
Но именно эта бесшабашность привела ее к одному из самых дерзких поступков в жизни. На третьем курсе, не дожидаясь диплома, Оля отправилась в Ленинград пробоваться в легендарный Театр комедии. Проблема была лишь в том, что официально она еще не имела актерского образования.
Но для юной авантюристки это не стало препятствием. С присущей ей находчивостью она взяла диплом старшей сестры Елены, которая к тому времени уже окончила обучение. Когда в театре кадровик удивленно заметил несоответствие имени в документе, Аросева лишь беззаботно махнула рукой:
— Лена, Леля, Оля… какая, в сущности, разница?
И — о чудо! Ей поверили. Не потому, что не заметили подлога, а потому, что в глазах девушки горела такая уверенность, что сомневаться в ее праве быть актрисой просто не приходило в голову.
Этот эпизод прекрасно характеризует Аросеву. Она всегда полагалась на свой талант и харизму больше, чем на формальности. Как позже шутила она сама:
— Я могла бы предъявить хоть паспорт на имя Марлен Дитрих, если бы сыграла так, что все поверили!
Официально дипломированной актрисой Ольга Александровна стала лишь в 80 лет, когда Щукинское училище наконец вручило ей документ об окончании. К тому времени она уже давно была народной артисткой, любимицей зрителей и легендой советского театра и кино.
НОВАЯ СЦЕНА
Четыре года в Театре комедии под руководством Николая Акимова стали для Аросевой временем творческого взросления. Она обожала своего Учителя — его изысканную режиссуру, тонкий юмор, ту особую интеллигентную атмосферу, которую он создавал в театре. Но в 1949 году, когда началась кампания против «космополитизма», Акимова сместили с должности. Перед увольнением он вызвал к себе свою любимицу и сказал:
— Оля, возвращайся в Москву. Здесь теперь будет не твой театр.
Вот только Аросева не представляла себя вне комедии. Ее энергия, заразительный смех и умение превращать даже самую незначительную роль в маленький шедевр требовали именно сатирической сцены. И она нашла ее в Театре Сатиры, которому оставалась верна до конца своих дней.
С первых же репетиций стало ясно: это ее место. Шумная, неусидчивая, с искрометным юмором, она моментально вписалась в коллектив. Режиссеры ценили ее за безупречное чувство ритма, партнеры — за умение импровизировать, а зрители — за ту неповторимую «аросевскую» харизму, когда только один ее взгляд мог вызвать хохот в зале.
Ольга обладала тем редким типом обаяния, перед которым не могли устоять даже самые скептически настроенные мужчины. В театре ее называли «электрическим шариком». Настолько заряженной энергией и жизнерадостностью она всегда была.
Мужчины тянулись к ней, как мотыльки к свету, причем не из-за расчетливого кокетства, а благодаря той искренней легкости, с которой она существовала.
Впрочем, рассказывать о своих романах актриса никогда не любила, хотя их было немало. И поведать было о чем…
