— Ну что, Леня, опять язык проглотил? — подкалывал его коллега после того, как однажды в гостинице ему нахамил администратор.
— А что я должен был сказать? — искренне недоумевал Леонид. — «Сам дурак»? Так это же смешно…
— Да хоть что-то! Ты же на сцене графьев играешь. Целые монологи из себя вытаскиваешь! А тут какой-то хамуга…
ТЯЖЕЛОЕ ДЕТСТВО
Леня и Римма Марковы с детства знали, что такое страшная нищета. Их отец, провинциальный актер Василий Демьянович, часто перевозил семью с места на место. Когда они наконец осели в Саратове, стало чуть полегче. Театральные подработки главы семейства по-прежнему приносили гроши, но хотя бы не надо было снова собирать узлы.
Мать Мария Петровна научилась растягивать три картофелины на ужин для четверых. Но в особенно голодные дни дети все равно падали в голодные обмороки. Особенно тяжело приходилось зимой. Леня часто пропускал школу, не в чем было выйти из дома. А Римма научилась незаметно подбирать крошки со стола после скудной трапезы.
Иногда, когда голод становился совсем невыносим, дети ложились спать среди дня. Так хоть на время забывалось урчание в пустом желудке.
По ночам Мария Петровна тихо плакала в подушку, зная, что завтра снова придется варить пустую похлебку из одной луковицы и горсти муки. И однажды, не выдержав, написала сестре в далекий Казахстан:
— Ганя, я не знаю, как нам быть… Дети пухнут от голода. Ленька сегодня не мог подняться с кровати, ноги не держат. А Римка жевала кору от яблоневых веток… Я… я бессильна. Если бы ты видела их глаза, когда я приношу пустую кастрюлю.
Буквы расплывались… Слезы капали на бумагу…
Получив письмо, сестра тут же дала ответ, в котором крупными торопливыми буквами написала:
— Немедленно собирай детей и приезжай!
Ее муж, работавший в санаторной кухне, мог прокормить лишние три рта. Пусть не роскошно, но без голодных обмороков.
ТИХИЙ БУНТ
Дорога в Казахстан растянулась на месяц. Мария Петровна с детьми ночевали где придется, меняя последние вещи на еду. Рослая десятилетняя Римма несла на спине узел со всем их скарбом. Щуплый восьмилетка Леня крепко держал мать за руку, боясь отстать в толчее переполненных поездов.
К счастью, на новом месте их ждала относительная стабильность. Ребятишки впервые за долгое время досыта ели. И пусть это была простая еда, вроде пшенной каши или картошки в мундире, зато регулярно.
Через три года семья вернулась в Саратов. И теперь уже подросшие дети выходили на сцену вместе с отцом. Поначалу это была массовка, потом пошли небольшие роли. Особенно удавался Леньке образ Гавроша. Может быть, потому, что ребенок слишком хорошо знал, каково это — быть голодным и при этом не тешить надежду.
А вот за кулисами у него было совсем другое увлечение. Он мог часами рассматривать репродукции художников в старых журналах, а потом пытаться повторить мазки великих мастеров.
— Лень, опять ты за своим малеванием? — разглядывая свежий рисунок брата на обрывке афиши, спрашивала Римма. — Это же вон тот пейзаж из журнала? Только ты зелеку добавил…
— Не зелеку, а охру, — поправлял ее тот, растирая пальцами грязновато-желтый пигмент, добытый бог знает как. — Смотрю, у Репина так листва играет…
— Да брось ты этого Репина! — дергала она его за рукав. — Папа говорит, завтра будем «Мертвые души» играть, тебе Чичикова учить надо!
— Успеется, — Леня откладывал самодельную кисточку из щетины, только когда из-за кулис раздавался сердитый окрик отца: «Марков-младший, на сцену!»
Эти редкие минуты с красками были тихим бунтом парнишки. Против вечных узлов сбитых в углу театральных гримерок. Против ночевок на вокзалах, где подушкой служил сверток со сценическим костюмом. Против самой судьбы, что заставила променять мечты о мольберте на театральные подмостки.
НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
С началом войны вся семья Марковых оказалась в эвакуации в Вологде. Здесь дети сразу записались в театральную студию. Но когда пришло время определяться с профессией, Леня впал в ступор.
— Тебе повезло, Римка. Ты хоть знаешь, чего хочешь. А я… , — сказал он с горькой усмешкой, разглядывая свои теперь уже бесполезные рисунки.
— В студии говорят, у тебя типаж интересный,- пыталась успокоить брата Римма.
— В массовке топать? — фыркнул он. Но в голосе уже не было злости, только усталость. — Ладно. Пойду за компанию. Хуже-то уже не будет.
Он еще не знал, что через пару месяцев на их скромный спектакль заглянет московский режиссер Иван Берсенев и пригласит их с сестрой в Москву. И что его «бесполезное» художественное видение сделает его не просто актером, а мастером перевоплощения.
Но все это будет потом. А тогда Ленька просто сунул пачку рисунков под матрас и пошел с Римкой на репетицию… Просто потому, что больше идти было некуда.
ТРУДНЫЕ МЕСЯЦЫ В МОСКВЕ
Денег на дорогу в Москву не было. Мать отдала последнюю ценность — серебряные ложки, которые удалось сохранить через все переезды. В поезде брат с сестрой сидели на одном чемодане, доедая всухомятку припасенные лепешки. И гадали, что ждет их в столице.
Первые месяцы в чужом городе были трудными. Даже после того, как их фамилии появились в списках зачисленных в студию при Театре Ленинского комсомола, бытовые трудности никуда не исчезли.
Кстати, Римма очень боялась, что Леня провалится на экзаменах. Но когда приемная комиссия попросила его изобразить орангутанга, он с криком как прыгнет на стол приемной комиссии, как заорет…
— И все мои страхи мгновенно улетучились,- рассказывала актриса.
Поначалу им приходилось ночевать прямо в красном уголке театра. Чуть позже Берсенев выбил для них 6-ти метровую комнатенку в общежитии МЭИ. Тесновато, зато свое.
— Берите мои талоны на обед, — говорил режиссер, суя им в руки бумажные карточки.
Поначалу Леня стеснялся такой помощи. Но потом понял. Иван Николаевич уже тогда видел в них не беспомощных провинциалов, а будущих актеров. Правда, иногда по вечерам, когда сестра уже спала, он все же доставал карандаш и делал быстрые наброски. Только уже не пейзажей, а лица новых знакомых, театральную сцену, уголки гримерок…
ЛЕНКОМ
После окончания студии в 1950 году Марков официально стал актером «Ленкома». Хотя на столичную сцену впервые вышел еще за два года до выпуска. Но так волновался, что забыл текст и импровизировал прямо во время спектакля. К удивлению, режиссер похвалил:
— А знаешь, даже живее получилось, чем по тексту.
Театр быстро разглядел его особенность. Молодой актер не играл роли, а будто проживал их. После спектакля ему требовалось время, чтобы «выйти» из образа.
— Марков опять застрял в своем персонаже, -смеялись коллеги, когда замечали, как он неделю ходит, сутулясь после роли старика. Или невольно коверкает слова, сыграв иностранца.
Скоро его стали перегружать ролями. Однажды пришлось играть сразу трех героев в одном спектакле, переодеваясь за кулисами, впопыхах путая костюмы.
— Ты же как хамелеон, — говорила Римма, наблюдая, как брат между актами полностью меняется.
Столичные режиссеры действительно охотились за ним. Но не потому, что был «звездой». А просто потому, что понимал любую роль без долгих объяснений. Достаточно было сказать:
— Сыграй человека, который…
И Леня уже входил в образ.
КИНО И НОВАЯ СЦЕНА
В начале 50-х Маркову впервые предложили сняться в кино. Эпизод в фильме «Жуковский» был крохотный, почти без слов, но он готовился к ней как к главной. Придумал для своего персонажа целую биографию, хотя в кадре появлялся всего на несколько секунд.
Потом были картины: «Мать», «Ночь без милосердия», «Сильные духом». Тоже второстепенные. Но и здесь актер относился к ним серьезно.
— В кино нет маленьких ролей, — любил повторять он. — Есть маленькие актеры.
Он никогда не просил у режиссеров главных ролей. Да и не умел это делать. Коллеги иногда удивлялись:
— Да ты же мог бы играть центральных персонажей!
На что Марков только пожимал плечами:
— Мне и так хорошо. В эпизодах свободы больше. Можно придумать что-то свое.
Спустя 10 лет Леонид перешел в театр им. Пушкина. И за то недолгое время умудрился сыграть десятки ролей. Особенно, конечно, запомнились зрителям его герои в «Петровке, 38» и «Поднятой целине».
Потом был театр Моссовета, которому он прослужил 22 года. и на сцене которого проживал самые разные судьбы — от Раскольникова до героев военных драм. Особенно удавались ему сложные, противоречивые персонажи.
— Марков умеет играть даже молчание, — говорили о нем коллеги.
Кино тоже не отпускало. В 70-80-е Леонид Васильевич снимался почти беспрерывно. Исторические и военные драмы, комедии, детективы, даже детские приключенческие фильмы… Ему все было подвластно.
При этом актер никогда не требовал особых условий. Мог ждать своего дубля хоть целый день, терпеливо наблюдая за съемочным процессом.
КАК В ЕГО ХАРАКТЕРЕ СОВМЕЩАЛИСЬ НЕСОВМЕСТИМЫЕ ВЕЩИ
Высокий, светловолосый, с пронзительным взглядом внешне Леонид казался воплощением актерской харизмы. На сцене он мог играть страстные монологи, вызывать жалость и сочувствие. Но в жизни в нем потрясающе совмещались несовместимые вещи.
Коллеги вспоминали, как однажды в гостинице администратор нахамил ему. И Леонид Васильевич просто растерянно замолчал, не найдя, что ответить.
— Ну что, Леня, опять язык проглотил? — подкалывал его позже коллега, наблюдая, как Марков нервно теребит в руках пачку сигарет.
— А что я должен был сказать? — искренне недоумевал Леонид, делая глубокую затяжку. — «Сам дурак»? Так это же смешно…
— Да хоть что-то! Ты же на сцене графьев играешь. Целые монологи из себя вытаскиваешь! А тут какой-то хамуга…
Марков задумчиво смотрел в окно, выпуская дым:
— На сцене я словами Шолохова и Островского говорю. А в жизни… — он развел руками, — мои собственные всегда куда-то испаряются.
Потом вдруг улыбался своей тихой улыбкой:
— Зато теперь есть над чем работать. Может, к семидесяти научусь хамам в морду давать… Хотя вряд ли.
На гастролях его номер всегда превращался в общую комнату для посиделок. Не потому, что он был душой компании, а просто никогда не считал деньги, когда речь шла об ужине с коллегами.
— Заходите, у меня есть колбаса и сыр!- кричал он по коридору, выставляя на стол все деликатесы, что удалось раздобыть.
При этом Леонид Васильевич обладал просто невероятно вспыльчивым нравом. Мог накричать на костюмершу за неправильно пришитую пуговицу или резко оборвать актрису посреди репетиции.
— Что за ерунду ты несешь? — бросал он, не выбирая выражений.
Женщины обижались, но ненадолго. Уже через час он мог принести извинения, вручая случайно найденный за кулисами цветок.
Поклонницы дежурили у служебного входа, писали письма с признаниями. Но, пребывая в образе, он проходил мимо, не замечая восторженных взглядов. Зато после спектакля в ресторане ВТО превращался в другого человека: спокойного, с мягкой улыбкой, умеющего слушать. Именно эта неожиданная перемена и притягивала к нему женщин.
— На сцене я слишком занят чужими жизнями, — объяснял он друзьям. — А вот после спектакля могу позволить себе быть просто мужчиной.
И добавлял с усмешкой:
— Только не говорите моим поклонницам, что я не так романтичен, как им кажется.
