Главной чертой характера Валерия Золотухина была его невероятная, почти стихийная любвеобильность. Трудно было не поразиться количеству романов, которые он не скрывал, а порой и с гордостью описывал в своем дневнике и книгах.
Сам актер утверждал, что еще подростком решил: ему будут принадлежать самые красивые женщины. Именно тогда его сразила пышногрудая медсестра в алтайском санатории. Правда, взаимности он не получил, но ощутил всю силу проснувшегося чувства. С тех пор он пребывал в состоянии перманентной влюбленности. Менялись лишь бесчисленные новые объекты обожания.
Вот только юношеская страсть долго наталкивалась на суровую реальность. Из-за диагноза «туберкулез коленного сустава» Золотухин до восьмого класса ходил на костылях, что вызывало у одноклассниц не интерес, а скорее жалость.
Несмотря на поступление на факультет музкомедии ГИТИСа, где Валерию прочили амплуа простака, мастер курса Ирина Анисимова-Вульф видела его в ином свете. Она прямо говорила студенту:
— Твое место в драме. По окончании учебы милости прошу в Театр Моссовета.
Однако Золотухин взялся за учебу с фанатичным упорством: оттачивал движения, пел, танцевал, занимался на «отлично» и даже стал секретарем комсомольской организации. Такое усердие подкреплялось успехом и в личной жизни. На третьем курсе он покорил сердце очаровательной Ларисы Крицкой.
По воспоминаниям актера, это была сумасшедшая огненная страсть. От случайного прикосновения они загорались, и остановить этот пожар было невозможно. Молодые люди искали уединения где придется: в аудиториях, на чердаках, даже в детских песочницах. Однажды в порыве страсти Валерий разбил плафон в тамбуре поезда, чтобы им не мешал свет.
Правда, женой Золотухина стала совсем другая девушка…
Еще на первом курсе Валерий покорил первую красавицу курса Нину Шацкую своим нелепым видом — шароварами и белой шляпой «а-ля Хрущев», надетой на затылок, как у комбайнера. Четыре года они совсем не общались. Но перед самым выпуском парень вызвался помочь отчаянной прогульщице с конспектами по эстетике. С обязательным условием:
— Конспекты дам. А целоваться будем?
Нина, не растерявшись, ответила с вызовом:
— Будем!
Именно Шацкая инициировала первую близость и сразу после этого повела жениха знакомить с матерью. Пока ухажер бегал за водкой, мама дала волю слезам:
— Моя дочь… и этот мальчик? Не та партия, Ниночка. Совсем не та.
Да и подружки, узнав, лишь смеялись:
— Ты что, встречаешься с Золотухиным? Он же…
Далее следовало нечто, подчеркивающее всю нелепость, с их точки зрения, этого союза. Нина, как могла, открещивалась. Но уже совсем скоро отправилась с ним в ЗАГС.
После окончания ГИТИСа Золотухин стал частью труппы Театра Моссовета, где его охотно вводили в репертуар. Но судьбоносным оказался вечер, когда он посмотрел спектакль Юрия Любимова «Добрый человек из Сезуана». Увиденное потрясло его настолько, что, выйдя из зала, он не смог сдержать слез. И тут же решил, что будет работать только с Любимовым, даже если для этого придется сидеть в массовке.
С блеском пройдя импровизированный просмотр у мастера, он получил приглашение на Таганку. Но старый театр не хотел отпускать актера, суля ему блага и упрекая в неблагодарности.
Началось время мучительного разрыва и изнурительной работы на два фронта. Случалось, ему приходилось «умирать» дважды за вечер: в конце первого акта в «Моссовете» его герой разбивался, после чего актер бросался в такси и мчался на Таганку, смывая по дороге запретный в аскетичном театре Любимова грим.
Окончательно перейти помогла циничная, но практичная подсказка самого Юрия Петровича:
— Один раз не приди на спектакль, они тебя выгонят, а я возьму.
Золотухин пришел на Таганку не один, а с Шацкой. Однако ее судьба на этой прославленной сцене складывалась не так гладко, как у мужа. Резкий характер актрисы нередко становился причиной конфликтов с Любимовым.
Но надо отдать должное режиссеру, какие бы личные трения ни возникали, они никогда не заслоняли для него профессиональных качеств артиста. Однажды назначенная на главную роль артистка не явилась на репетицию «Мастера и Маргариты». И тогда Юрий Петрович, обратившись к Шацкой, неожиданно спросил:
— Нина, текст знаете?
— Знаю, — коротко ответила та.
— Да? Тогда идите на сцену, — распорядился режиссер.
Сценическое воплощение булгаковской героини стало настоящим прорывом для молодой артистки и принесло ей статус секс-символа, хотя для этого не требовалось никакой откровенной эротики. Волшебство заключалось в пластике Нины, в жестах, в ее совершенных линиях. Этого вполне хватало, чтобы зал замирал, а потом захлебывался от восторга.
Золотухин же утвердился как лидер труппы после главной роли в спектакле «Живой» по повести Бориса Можаева. Эта многострадальная, неоднократно запрещаемая и вновь восстанавливаемая Любимовым постановка стала легендой и визитной карточкой Таганки, а образ его героя — символом несломленной души.
Именно в зените славы и признания семейная жизнь Золотухина и Шацкой дала трещину. Хотя поначалу все виделось по-другому. Первые три года их не покидало стойкое ощущение взаимной, почти болезненной привязанности. Любая разлука, даже краткосрочная, из-за гастролей, переживалась как маленькая драма.
Как-то раз, находясь на съемках вдали от дома, Нина, изнывая от тоски, в отчаянии взмолилась:
— Боженька, сделай так, чтобы он мне приснился во сне.
Каково же было ее изумление, когда утром, открыв глаза, она увидела мужа, стоящего у кровати. Он не выдержал разлуки и примчался, преодолев сотни километров. Эти теплые воспоминания подтверждала и целая кипа нежных писем, которые они писали друг другу каждый день.
Но именно бумага, исписанная его рукой, стала, в конце концов, немым свидетелем и главной уликой краха этой идиллии. Через пять лет, когда в семье появился сын Денис, Нина узнала об изменах мужа из его же… дневника.
Изначально Валерий сам демонстрировал ей свои записи, которые строчил ежедневно:
— Вот, зайчик, ни дня без строчки…,- говорил он, словно подтверждая свою открытость.
Поэтому внезапное исчезновение тетради с привычного места не могло не насторожить. Когда же Нина нашла ее спрятанной за книгами, худшие подозрения подтвердились. В подробных записях она обнаружила признания в любви к другой женщине — актрисе Ие Саввиной.
После этого были бурные объяснения, слезы и, казалось, искреннее примирение. Ту первую измену они в итоге пережили. Но за ней последовала вторая. Потом третья. Четвертая… Золотухин с его болезненной потребностью в откровенности не только не скрывал новые романы, но порой будто бы и афишировал их.
Инциденты становились все более абсурдными и публичными. Однажды Нина неожиданно вернулась домой и застала пьяного мужа спящим, а за столом — незнакомку, спокойно попивающую шампанское.
— Вы кто? — спросила Шацкая. Но ответа не получила.
— Вы кто?? — повторила Нина, повысив голос.
Но та, как ни в чем не бывало, продолжала потягивать шампанское.
— Вы язык проглотили?- разозлилась разгневанная супруга не на шутку. — Отвечайте, вы кто?
— Гостья, — наконец буркнула женщина, не глядя.
— Гостья? В два часа ночи?
Ответом снова стало молчание. Тогда Нина схватила стоявшую в углу массивную трость.
— Вы, кажется, плохо слышите, — крикнула она и со всего размаха опустила ее на плечо непрошеной визитерки.
После этого Нина подала на развод. Но Золотухин умолял о прощении, и они остались вместе. Формально, ради сына. Нина уже не могла преодолеть брезгливость. Ей казалось, что она совершает что-то греховное. Они окончательно стали чужими людьми под одной крышей…
