В столичной «двушке», куда семья актеров только-только перебралась, стоял страшный грохот. Казалось, рушатся стены. Дочь Татьяна шла из школы, услышала этот шум, и забежав на панике в квартиру, застала в коридоре апокалиптическую картину.
Посреди комнаты стоял народный любимец, добрейший «дед» советского кино Иван Петрович Рыжов. Лицо перекошено от ярости, в руке — тяжеленный чугунный утюг. Этим утюгом он методично, с крестьянским замахом, превращал в щепки дорогой финский кухонный шкаф.
Шкаф, видите ли, не пролезал в дверь кухни. Соседка Нина Гребешкова, переезжавшая в тот же дом, свою мебель как-то затащила — через окно, попросив помощи у крановщиков.
А у Рыжовых шкаф застрял в проёме намертво. Актер, который на экране мог починить трактор и подковать хоть блоху, промучился полночи, а утром решил проблему кардинально. Шкаф потом собирали по щепочке друзья-коллеги, склеивали, сбивали гвоздиками.
Иван был тринадцатым ребёнком в семье из деревни Зеленая Слобода. Помнил, как у семьи отобрали все: дом с железной крышей превратили в клуб, скотину отдали колхозу. Помнил, как стоял у забора и смотрел на жену председателя, которая гордо вышагивала по улице в юбке его сестры.
Смерть ходила за ним по пятам. В детстве, когда Ваня заболел дифтеритом и лежал с жутким присвистом в горле, мать и сестра молились перед иконами: «Господи, забери его, избавь от страданий». А он лежал, слушал и шептал своё: «Господи, не забирай, я жить хочу». И вымолил.
А однажды его жизнь висела на волоске из-за волков. Подростком Ваня поехал вместе с соседом на санях за сухарями, на обратной дороге захотел в туалет, зашёл в кусты и в этот момент из леса вышли волки. Сосед, взрослый мужик, струсил, стеганул свою лошадь и удрал, бросив мальчишку.
Рыжова спасла смекалка: он швырнул волкам мешок с сухарями, и пока звери рвали добычу, побежал со всех ног в деревню. К счастью, добрался целым и невредимым.
В артисты Иван Рыжов подался наперекор здравому смыслу и жесткой воле родни. В деревне на него смотрели как на предателя: здоровый парень, последний мужчина в доме, бросает старую мать и сестёр без помощи, меняет пашню на постыдные «кривляния». Старшие братья негодовали: они-то надеялись, что Иван останется в колхозе кормильцем, а он «в клоуны наладился».
Но просто так уехать было нельзя. На дворе стояли 30-е годы, и государство намертво привязало крестьян к земле: паспортов колхозникам не выдавали, чтобы те не разбегались в города. Личность удостоверяла лишь временная справка, которая хранилась под замком у начальства.
Чтобы вырваться из этой кабалы, Иван пошёл на преступление. Он купил бутыль самогона, напоил председателя сельсовета до бесчувствия, выкрал из сейфа свои документы и первым же поездом сбежал в Москву.
На экзамен в училище при Театре Революции он явился «при параде»: косоворотка, новый пиджачок, кирзовые сапоги. Только пока шёл до училища, ливанул дождь. В приёмную комиссию вошел мокрый, грязный, брюки скукожились. Вокруг — накрахмаленные городские мальчики и девочки. Рыжов хотел развернуться и уйти, но услышал из аудитории комиссии свою фамилию.
Взяли его за искренность, граничащую с безумием. Когда комиссия попросила прочитать стихи, он выбрал произведение про партбилет. Никогда не видев, как читают поэзию, Ваня решил всё показывать руками. На строчке «всю землю щупают» он упал на четвереньки и пополз по паркету, реально ощупывая пол. Экзаменаторы рыдали от смеха.
А он прервал своё выступление, поднял голову и рявкнул: «Чего ржете?!». Но на этом не остановился. Чтобы окончательно добить комиссию, спел романс: «Пускай могила меня накажет…». Пел так жалостливо, глядя на актрису Ольгу Пыжову, что у той потекла слеза. Позже она призналась: плакала только от того, что уже не было сил смеяться.
Деревенская прямота первое время играла с Иваном Рыжовым злые шутки. На лекции по русской словесности, когда преподаватель загородил доску, Рыжов на всю аудиторию зычно попросил: «Попу-то подвиньте!». Профессор оцепенел. После пары отвел студента в сторону и вежливо поинтересовался, знает ли он «более мягкие» слова.
Можно ведь, например, было сказать «зад». «Зад — это у лошади, а у человека — попа», — упрямо стоял на своем Иван. «И много ли вы знаете таких слов?», — с интересом спросил профессор. «Да у нас в деревне только такими словами и разговаривают!», — ответил студент.
Педагог попросил записать «деревенский лексикон» в тетрадь. Рыжов трудился всю ночь, исписал тетрадь от корки до корки. Профессор ознакомился с трудом, ужаснулся богатству русского мата и взял с Ивана слово: никогда, ни при каких обстоятельствах эти слова не употреблять.
Взамен он отдал деревенскому парню несколько учебников из своей библиотеки. Рыжов начал читать запоем, и через год его речь изменилась до неузнаваемости. Когда этого профессора в 30-е годы забрали в НКВД, Рыжов был единственным студентом, кто не побоялся пойти в органы, пытаясь доказать, что арест — ошибка.
Свою главную любовь Иван встретил на пробах. Нина Никольская была существом с совершенно другой планеты. Отец — царский офицер, мать — княгиня, сама Нина — красавица с тонкими пальцами и аристократическими манерами.
Рыжов, глядя на неё, робел, чувствовал себя увальнем. Он выбрал странную тактику ухаживания. На каждом свидании твердил: «Ниночка, даже не смотрите в мою сторону. Я плохой. Я бабник, пьяница и матерщинник». Нина слушала-слушала, а на одном из свиданий с улыбкой ответила: «Да хватит врать. По глазам же вижу, что вы — хороший!».
Она разглядела в нём то, что не видели режиссеры, предлагавшие ему роли дурачков, — надежность каменной стены. В 1941 году, когда киностудию эвакуировали в Сталинабад (Душанбе), они расписались. В эвакуации у Нины постоянно болел живот — то от голода, то от непривычной еды. Иван брал её на руки и носил по дому, как ребёнка.
В их семье роли распределились необычным образом. «Княжна» Нина совершенно не умела вести хозяйство. Она не могла приготовить даже яичницу. Иван всегда стоял у плиты сам. Он варил фантастические щи, пёк пироги с капустой и яйцами, сам месил тесто.
Однажды, ещё до женитьбы, Иван угостил невесту вареной колбасой. Нина, попробовав, изумилась: «Никогда не ела такой вкусной колбасы!». Секрет был прост: студент просто пожарил её со сливочным маслом.
Дома Иван Рыжов делал всё: стирал, убирал, проверял, высохло ли белье. Нина могла заметить: «Ваня, ну как так можно, постиранную майку лапаешь грязными руками!». Рыжов не обижался, а весело парировал: «Ну давай теперь из-за этого через пятьдесят лет совместной жизни разведемся!».
Детей у них долго не было, восемь лет. Когда наконец родилась дочь Таня, Рыжов чуть не сошел с ума от гиперопеки. Первые дни после роддома они с Ниной сидели на табуретках у корзинки с младенцем и боялись пошевелиться. Стоило ребенку чихнуть, родители впадали в панику: «Заболела! Что делать?». И тут же бежали за помощью к соседкам по коммуналке.
Желание Рыжова помочь семье иногда принимало комические формы. Как-то под Новый год жена и дочь допоздна делали стенгазету для школы. Жена прекрасно рисовала, изобразила играющих в снежки детей. Ночью актёр вернулся со съёмок, увидел газету и решил внести свой вклад. «Я вам там снежиночки нарисовал!», — гордо объявил он утром.
Нина с Таней бросились к ватману. По всему листу «ползали» огромные, разлапистые, тёмно-синие существа, больше похожие на крабов, чем на снежинки. Жене пришлось срочно браться за ластик, пока Рыжов виновато разводил руками: «Так я ведь помочь хотел…».
Также он пытался «модернизировать» быт в заграничных поездках. В Венгрии, узнав, что розетки там другого стандарта, Рыжов смастерил самодельный переходник из оловянной проволоки. Как только он воткнул кипятильник в сеть, в отеле вырубило свет на всех этажах. Пришлось артисту платить штраф из суточных.
В киношной среде Рыжова уважали, но часто принимали за своего в доску мужика, с которым обязательно надо выпить. А он не пил. Совсем. В молодости у него был шестилетний период, который он называл «запойным», но потом он решил: всё, никакого больше алкоголя. Понял, что иначе потеряет семью и профессию.
Этому удивлялись все, особенно Василий Шукшин. Их знакомство началось с конфликта в киевской гостинице. К Рыжову подселили соседа с фанерным чемоданом, неподъемным, как будто там кирпичи. Оказалось — книги и наброски сценариев. Однажды Рыжов без спроса открыл тетрадь соседа. Шукшин, застав его за этим, рассвирепел: «Интеллигенция вшивая! Чужие записи читаешь!».
«Какая я тебе интеллигенция? — обиделся Рыжов. — Я в деревне вырос!». «Ты? Ты лошадь-то запрячь сможешь?», — на повышенных тонах спросил Шукшин. Рыжов без слов согнул Шукшина буквой «Г» и начал профессионально запрягать, как коня. Когда затягивал воображаемую подпругу, Шукшин качнулся, а Иван рявкнул: «Тпру, не балуй!». Оба расхохотались. Так, по словам самого Ивана Рыжова, началась их дружба.
Именно Рыжов играл отца Любы в «Калине красной». Шукшин забыл, что Иван Петрович не курит, и прописал сцену, где герои вместе дымят папиросами. Рыжов, как ответственный актер, затянулся и зашёлся в жутком кашле. «Ты чего?», — испугался режиссер. «Да не курю я, Вася, дыма не выношу».
Шукшин тут же переписал сцену. В фильме герой Рыжова на предложение закурить отвечает: «Я некурящий». А герой Шукшина ехидничает: «Старой веры, что ли?».
Беда в семье Ивана Рыжова пришла в 1999 году. Любимую Ниночку разбил инсульт. Врачи не давали шансов, но Рыжов вытащил её, продлил жизнь на четыре года. Он отказался от съемок, перестал выходить из дома. Часами сидел у кровати, учил парализованную жену заново произносить звуки, читал ей книги вслух. Она не могла говорить, но пыталась поднести его руку к губам, чтобы поцеловать.
Когда Нины не стало, Иван Петрович не хотел жить. Он просил Бога забрать его следом. В пустой квартире актёр продолжал разговаривать с женой, читал вслух, представляя, что она всё ещё жива. Уход самого Ивана Петровича был трагически нелепым. У актера закружилась голова, он упал и разбил рукой стекло межкомнатной двери. Порез был слишком глубоким. «Скорая помощь» долго добиралась до актёра, спасти не успели.
Народному артисту полагалось место на престижном Ваганьковском или Троекуровском кладбище. Но Иван Рыжов оставил другое распоряжение. Он хотел быть похороненным на Перепечинском. Далеко, непрестижно, зато рядом с Ниночкой, своей любимой женой.
