В квартире Кайдановского гулял сквозняк. Холодный воздух тянуло с лестничной клетки, потому что входная дверь была приоткрыта. В коридоре, на маленьком детском стульчике, сидела четырехлетняя девочка и смотрела в щель.
— Зоенька, ты чего? — спросила мама, проходя мимо.
— Папу жду.
Но папа так и не пришел.
В тот вечер сердце Евгении Симоновой, любимой всей страной Принцессы из «Обыкновенного чуда», сжалось от жалости. А сама Зоя этого острого момента почти не запомнила — детская память милосердно стерла часы ожидания, оставив только факт: папы нет.
Александр Кайдановский, человек со взглядом, от которого становилось не по себе даже взрослым, исчез из их повседневной жизни, оставив квартиру бывшей жене и дочери.
Но тень отца — гения и безумца — падала на эту семью еще очень долго, заставляя дочь то бежать от родства, то мучительно искать встречи.
Разрыв родителей не стал для маленькой Зои трагедией. В четыре года сложно оценить масштаб потери, особенно когда тебя окружает плотный кокон заботы. Евгения Симонова и Александр Кайдановский были слишком разными, чтобы удержаться вместе.
Она — воплощение света, уюта и стабильности. Он — человек-оголенный нерв, для которого ад был не абстракцией, а местом прописки, о чём он сам постоянно напоминал.
Когда Кайдановский ушел, он оставил семье квартиру в центре, а сам перебрался в коммуналку. Симонова переживала разрыв тяжело, но не позволяла себе раскисать на людях. Ей помогал отец, крупный нейрофизиолог Павел Симонов.
Видя, как дочь тает на глазах и отказывается от еды, он лечил её своим методом: разводил чистый медицинский спирт и настаивал на красном перце. Эта «терапия» совместно с работой вытащили актрису из депрессии.
Вскоре в доме появился другой мужчина. Зоя запомнила первую встречу с отчимом как явление: на премьере фильма, где играла мама, возник сказочный красавец. Весь в белом костюме, элегантный, спокойный. Это был режиссер Андрей Эшпай.
— Хочешь ли ты называть Андрея папой? — спросила мама, спустя несколько месяцев романтических отношений с Эшпаем.
— Конечно! Мне он очень нравится!, — ответила дочь.
Андрей Андреевич, которого дома быстро начали звать просто «Андреич», вошел в семью так, будто всегда там был. Он не пытался купить расположение ребенка игрушками, он просто был рядом. Когда родилась младшая сестра Маруся, Зоя с тревогой ждала, что отношение к ней изменится, но отчим не делал никаких различий. Для него обе девочки были родными.
И всё же, несмотря на идиллию, Зоя чувствовала себя лишней в этой семье. Проблема была в документах. Мама — Симонова. Отчим — Эшпай. Маленькая Маруся — тоже Эшпай. И только она одна носила тяжелую, громоздкую фамилию — Кайдановская.
— Я считала себя отщепенцем в образцовой ячейке общества, — признавалась Зоя спустя годы. — Фамилия все время напоминала о том, что у меня другой отец. Причем никакой обиды на него не было, просто хотелось единства с родными.
Это превратилось в навязчивую идею. Девочка начала доставать мать просьбами: «Можно я тоже буду Эшпай или хотя бы Симоновой?». Детский напор был таким сильным, что её мама сдалась. В одиннадцать лет девочка официально сменила фамилию и стала Зоей Симоновой. Казалось, баланс восстановлен: теперь в доме были две Симоновы и два Эшпая.
А родной отец в это время существовал где-то на периферии сознания. Он появлялся редко — на дни рождения или Новый год. Приходил, дарил странные, но запоминающиеся подарки (однажды принес игрушку барона Мюнхгаузена, сидящего на ядре), и быстро исчезал.
Зоя смотрела в окно, как сутулая фигура бредет в темноте к такси или автобусной остановке, и плакала. Ей казалось, что он невероятно одинок, что ему плохо и холодно, пока у них тут праздник и тёплая атмосфера.
Она мерила его жизнь своими детскими мерками, не понимая, что Кайдановскому не нужно было это «правильное» тепло. Он спешил в свой отдельный мир — к друзьям, романам, спорам об искусстве и внутренней бездне, без которой не мог творить.
Внешне в доме Эшпаев и Симоновых всё выглядело благопристойно: бабушка Ольга Сергеевна, бросившая преподавание в высшей школе КГБ ради внучек, держала дом в строгой узде, живя с ними по соседству. Английский с трех лет, фортепиано с четырех, теннис, хореография. День был расписан по минутам. Но внутри Зои зрела бомба замедленного действия, унаследованная, видимо, от того, кто брел к остановке в темноте.
Её переходный возраст стал серьёзным испытанием для семьи. В четырнадцать лет Зоя влюбилась в «крутого» парня из соседнего дома. Роман продлился неделю, парень переключился на другую, а у Зои остался комплекс неполноценности и яростное желание доказать, что она тоже «крутая».
Входным билетом в тусовку стали сигареты и алкоголь. Домашняя девочка, которую бабушка учила отличать Мане от Моне, начала пропадать в подъездах, возвращаться за полночь и хамить.
— Однажды мама, убирая квартиру, нашла у меня в шкафу пустую бутылку водки, — вспоминала Зоя. — Я спала в стельку пьяная. Мама сопоставила мои розовые щёчки с визитом подружки и от отчаяния схватилась за веник, чтобы меня им отмутузить.
Никакие наказания не работали. Зоя всё равно рвалась на улицу. Однажды дело дошло до того, что она стояла в подъезде и рыдала, громко выкрикивая, что уходит из дома навсегда.
Соседка, услышав плач, позвонила в дверь Симоновой: «Женя, что вы с дочкой делаете? Стоит в подъезде и плачет. Говорит, что из дома собирается уходить. Сделайте что-нибудь! Пропадёт же девочка!».
Симонова, которая думала, что дочь просто пошла к бабушке в соседнюю квартиру, вылетела на лестницу с веником и начала гонять её по лестнице на глазах ошарашенных соседей.
Апофеозом бунта Зои стала история в пансионате Академии наук. Зоя и её двоюродная сестра Настя (дочь телеведущего Юрия Вяземского) связались с компанией, где один из парней оказался вором. Он обчистил соседний номер, а девочек привлек в качестве алиби. Им пришлось давать показания, но представители правопорядка быстро раскусили парня и нашли украденные им вещи. Для семьи Зои это был позор.
Симонова и Эшпай бились за неё героически. Они не сдавались, даже когда казалось, что ситуация выходит из-под контроля.
Спасение пришло неожиданно: друг семьи предложил попробовать отдать неуправляемого подростка на подготовительный актерско-режиссерский курс в ГИТИС, куда набирали совсем юных студентов. Театр стал тем местом, где можно было легально кричать, плакать и выплескивать эмоции. Профессия затянула, и бунт Зои постепенно сошел на нет.
Примерно в пятнадцать лет, в разгар своих подростковых метаний, Зоя вдруг решила позвонить родному отцу. Пауза в их общении затянулась на годы. Они перестали встречаться даже по праздникам.
— Здравствуйте, я ваша дочь, — ляпнула она в трубку.
— Зоя, ты что, с ума сошла? — раздался знакомый глуховатый голос.
Так началось их знакомство заново. Зоя стала приходить к отцу в коммуналку на улице Воровского (ныне Поварская). Это было странное место, совершенно не похожее на уютный дом Симоновой. Огромная пятидесятиметровая комната с высокими потолками, выкрашенная в черный цвет. Повсюду книги, картины, странные коллажи, дизайнерские страшные куклы. Спал Кайдановский на крошечном диванчике, непонятно как там умещаясь.
В этой комнате с ним жила дворняга Зина, которая по команде «Умри!» падала навзничь и замирала, и кот Носферату, любивший часами смотреть на себя в зеркало.
Зоя пила чай, слушала рассказы отца и понимала: они похожи. Внешне, характером, вспыльчивостью. Даже привычка сопеть, когда волнуешься, у них была общая.
— Эх ты… Зойка Симонова! — театрально ворчал отец, когда она не могла объяснить, чем ей не угодила его фамилия.
Их сближение проходило не гладко. Кайдановский не умел быть «удобным» отцом. Как-то он взял Зою с собой на съёмки в Испанию и пытался показать ей жизнь без прикрас. Вёл по улицам, где в картонных коробках спали бездомные.
— Смотри, Зоя, вот это и есть настоящая жизнь! — с восторгом говорил он, указывая на бездомного.
Зоя была в ужасе. Её пугала эта странная тяга ко «дну», ко всему мрачному и странному. Ей, выросшей в тепле, это было чуждо.
Гуляя по Мадриду, Кайдановский купил Зое ботинки на толстой тракторной подошве — роскошь по тем временам. В том же магазине Зоя выбрала для мамы блузку. Кайдановский рассердился:
— Почему ты мне сразу не рассказала, что маме покупаешь? Если бы я знал, что мы Жене покупаем — я бы взял что-то подороже и получше! Я её вкус знаю, а ты берешь то, что нравится тебе!
Теплота к бывшей жене сохранялась у него до конца жизни.
Когда Зоя решила поступать в театральное, Кайдановский вызвался её готовить. Это превратилось в пытку. Он садился в старинное кресло посреди своей черной комнаты и требовал читать стихи. Кайдоновский докапывался до любой мелочи — заставлял дочь рыдать, специально доводил до истерики. Ему казалось, что только так, через боль и надрыв, можно достать из человека настоящую эмоцию.
В Щукинское училище, несмотря на протекцию отца (он даже звонил ректору и попросил принять дочь), Зою не взяли. Педагоги помнили неуправляемый характер Кайдановского, который когда-то там преподавал, и просто испугались связываться с его дочерью.
К двадцати годам Зоя наконец привыкла, что отец есть в её жизни. У них появились свои ритуалы, она познакомилась с его женщинами (к молодой жене Инне Пиварс Зоя относилась хорошо, а вот Валентину Малявину, о которой ходили неприятные сплетни, избегала). А в декабре 1995 года общение Зои с отцом прервалось навсегда.
Утром раздался звонок. Трубку взял отчим. Он вошел в комнату Зои с бледным лицом:
— Зоя, сядь… С Кайдановским случилось несчастье.
Девушка быстро начала перебирать в голове всё то, что с ним могло случиться: подрался, сел в тюрьму, попал в больницу. Но отчим после неловкого молчания продолжил:
— Его больше нет.
Александр Кайдановский ушёл из жизни в 49 лет из-за инфаркта.
На похороны отца Зоя ехала с температурой сорок — свалил грипп, но она сбивала градусник, чтобы мама разрешила проститься. В небольшой церкви у Театра Маяковского было не протолкнуться. Сквозь толпу их с мамой провела одна из бывших подруг отца. На кладбище Зоя не поехала — горе придавило так, что дышать было невозможно. Она поехала туда только на сороковой день.
В наследство от отца ей достались пять тысяч долларов (на которые она купила машину и тут же ее разбила), его фамилия, которую она всё-таки вернула, став в титрах фильмов Зоей Кайдановской, и «кайдановская» суть, с которой она долго училась жить.
Сегодня Зоя Кайдановская играет в Театре Маяковского, часто выходит на сцену вместе с мамой. Они настолько близки, что на гастролях требуют селить их в одном номере, чтобы по утрам пить кофе в пижамах и болтать.
Личная жизнь Зои тоже делала зигзаги, достойные семейной хроники. Три брака (официальные и гражданские), трое детей. С первым мужем Максимом, от которого родился сын Алексей, она разошлась, когда поняла, что они стали чужими. Второй муж, актер Алексей Захаров, появился в её жизни как старый знакомый по институту. Их отношения кипели итальянскими страстями: они сходились, расходились, Зоя убегала к маме в зимнюю ночь в легких сапогах, а он бегал по столице, пытаясь её найти.
— Какая ты актриса?! Всё тебе дается по блату! — кричал он в пылу ссоры, ударяя по самому больному. Ведь комплекс «дочери знаменитостей» преследовал её всю жизнь.
Но они мирились. И даже когда решили расстаться «окончательно», выяснилось, что Зоя ждет ребенка. Дочку Варю.
Сын Алексей, кстати, пошёл по стопам деда — не Кайдановского, а Эшпая. В семье давно всё переплелось: дети зовут отчимов папами, бывшие мужья общаются с нынешними, а фамилии уже не имеют того сакрального значения, которое придавала им маленькая девочка, ждущая отца на стульчике в коридоре.
Глядя в зеркало, Зоя видит там не мамины мягкие черты, а жесткий, пронзительный взгляд «Сталкера», своего отца. И когда она начинает сопеть от волнения или взрывается на ровном месте, близкие понимают: это говорит кровь того, кто так и не научился жить в «правильном» и светлом мире.
— Мне очень отца не хватает, — признается Зоя Кайдановская. — Я вообще часто его вспоминаю.
Теперь она знает: отец любил её. Просто его любовь была такой же сложной и неудобной, как и он сам. И ждать его у двери больше не нужно. Он навсегда остался с ней — в жестах, в интонациях и в той самой фамилии, от которой она когда-то так отчаянно бежала.
