Мы не запоминаем его по фамилии. Он был не звезда, не герой, не ведущий голос эпохи. Но стоит вспомнить эпизод — какой-нибудь казённый буфет, за которым шумит уставший мужичок с лицом, словно вылепленным из картофельной кожуры — и ты сразу: это он. Это Новиков.
Борис Кузьмич Новиков. Король эпизодов, клоун трагикомедии, невидимый ветеран. Актёр, которого знала вся страна — но будто бы никто не знал по-настоящему. А между тем за каждым его «давай, наливай!» стояли фронт, театр, клевета, больной сын, крошечная зарплата, репетиции с температурой и молчаливая стойкость.
И то странное чувство, что человек сам не знал, куда его забросит следующий день — в театр, в гастрольную поездку или в аптеку за инсулином.
Он родился в Ряжске — и в этом названии уже чувствовалась провинциальная станция, где поезда гудят, не снижая скорости. Мальчишка из 30-х, воспитанный между рабочей дисциплиной и пионерским задором. Любознательный, активный, щедрый на добрые дела — но что может кружок драматургии, когда в 16 тебя забирают на фронт? В 16, чёрт возьми. Кто мы были в 16?
Вернулся — живой, хотя и несчастливо взрослый. И, будто выжив, пообещал себе не жить наполовину. Отправился в Москву — пробиваться в актёры. Ни связей, ни гарантий, только юношеская злость на смерть, которую он видел слишком близко.
Поступил к Завадскому. Служил в Театре Моссовета. Война ещё звенела в ушах, а он уже играл таких же, как сам — бойцов, простаков, тех, чья судьба в три строки: «жил, бился, погиб». Он знал, что делает. Не играл — проживал.
Слава пришла внезапно. Спектакль «Василий Тёркин». Гром. Восхищение самого Твардовского. Полные залы. Вроде бы — вот он, шанс. Но в этой стране любовь публики редко становилась бронёй от внутренних подлостей.
Когда Твардовский предложил выдвинуть Новикова на Ленинскую премию, Завадский — тот самый, что дал ему путёвку в театр — сказал жёстко: «Нет». Потому что сам ещё не получил. Потому что «какой-то Новиков» не должен быть выше мэтров. И всё — механизм запущен. Шёпот. Сплетни. Зависть. Капли яда, которые отравили его театральную карьеру.
Новиков ушёл. А в Малый театр его уже не взяли — слухи опередили. Пробрался в Театр Сатиры. Там, слава богу, не верили в шептунов. Но в 1972-м он уходит в кино — навсегда.
Вот тут — начался настоящий Новиков.
Когда герой прячется за спиной эпизода
Он играл пьяниц. Играл дураков. Играл советских прохиндеев с такими глазами, в которых будто поселилась вечная растерянность и тихая надежда. Но за этим фасадом всегда стоял кто-то живой. Уставший, смешной, иногда мерзкий — но настоящий.
Даже если роль длилась 30 секунд, зритель не отпускал её неделями. Потому что Новиков не играл — он вытаскивал людей из своей памяти. Из подвалов, очередей, коммуналок, военных госпиталей. Из страны, которая уже тогда начинала себя не узнавать.
Он появлялся — и всё. Картина заигрывала по-другому. Пьяный сосед, сварливый ветеран, лукавый сторож — Новиков умел вбросить в сцену ту самую ноту, из-за которой комедия переставала быть фальшивкой, а драма — мыльной оперой.
Режиссёры это чувствовали. И когда понимали, что он даже отрицательных героев умудряется сыграть обаятельно, начали доверять ему больше: не просто персонажи, а наблюдатели, комментаторы — те, кто держит ритм сцены.
Взять хотя бы «Тихий Дон», где он сыграл Митьку Коршунова. Или «Девушка с гитарой», где он — простой парикмахер, но глаз отвести невозможно. Или «Тени исчезают в полдень», где его персонаж — предатель, гад, «враг народа», и всё равно ты смотришь и веришь.
Потому что не играет злодея, а показывает человека, который сломался — как тогда ломались сотни тысяч. А «Купи-продай», сказанное им, стало мемом до того, как слово «мем» вообще появилось в русском языке.
И не было у него зависти. Он не мечтал быть первым. Он понимал: его дело — выстрелить тогда, когда никто не ждёт. Быть голосом из-за спины. Быть тем, кого вспоминают, даже когда забывают сюжет. Новиков — это когда в титрах ты прочтёшь фамилию и вдруг воскликнешь: «А-а-а, это он!»
Даже в мультиках его голос звучал, как будто из окна родного двора. «Почтальон Печкин» — это ведь не просто весёлый дядя с велосипедом. Это портрет той самой советской добродушной вредности, в которой много любви и тоски. А ещё он озвучивал милиционеров, волков, сердитых дедов — и каждый раз попадал.
Но за этим успехом — была личная трагедия. Та, которую он никогда не выставлял на публику. Которую терпел. Потому что не умел иначе.
Когда боль становится фоном профессии
В 1948-м Новиков женился. Надежда Климович — актриса, союзник, спутница, хранитель. Не богемная дива, не капризная муза — а женщина, которая знала, каково это: стирать форму мужа, следить за больным сыном и ждать его со съёмок, когда он снова придёт с пустыми руками, но с глазами, в которых светилось: «Я старался, правда».
Через год у них родился Сергей. Сначала просто хиленький, потом — отставание в развитии, потом — диагноз, о котором тогда говорили шёпотом. Он не мог жить один. И всю свою жизнь остался в той стадии, где ребёнок уже большой, а самостоятельности так и не появилось. В итоге Сергей прожил на попечении родителей. Потом — матери. Потом — государства.
Борис играл, чтобы платить за лекарства. Чтобы нанять сиделку. Чтобы сын мог жить не в казённой палате, а в доме. Играл не ради славы — ради быта. Ради молчаливой, выматывающей борьбы за нормальность в ненормальной реальности. И в это время у него самого начался диабет. Хронический. Страшный. Такой, который не оставляет времени на слабость. Инсулин. Таблетки. Аптеки.
А потом появилась репутация. Не та, за которую борются — а та, от которой потом не отмоешься. «Новиков пьёт». Да, он действительно пил. Случалось. И да, опаздывал. Но давайте честно: в 70-е кто не пил? А если ты — актёр, которого узнают на улицах, и каждому хочется «выпить за знакомство», ты не всегда можешь сказать «нет».
Его жена не работала — за сыном нужен был постоянный уход. А он — играл, везде, всё, за копейки. Его жизнь была заложена на долги. Даже у Леонида Ярмольника он ежемесячно получал переводы — 200 долларов. Просто так. Просто потому, что кто-то знал: они держатся на последнем дыхании.
Однажды Надежда пришла в Союз кинематографистов. Не за помощью. За авансом — на похороны. Ей отказали. Деньги нашлись только тогда, когда Новикова не стало. Символично, не правда ли?
Когда даже смерть не считается с заслугами
Он умер тихо. Без скандалов, без газетных колонок, без «прощаний с артистом», как это бывает у громких звёзд. Умер, как и жил — по-человечески. В сентябре 1997 года. Сахарный диабет — в диагнозе, усталость — в глазах, непрошеная бедность — в жизни.
Последние годы он почти не снимался: не потому что не хотел, а потому что кино, как и страна, трещало по швам. Перестройка, обнищание, бартер — актёр эпизода стал никому не нужен.
В день его смерти проходил кинофестиваль. Вечерние новостные блоки пестрили «сенсациями» с красных дорожек. А о смерти Бориса Новикова — ни слова. Ни на «Культуре», ни в «Известиях», ни в официальных лентах. Человек, сыгравший в 150 фильмах, стал невидимкой.
Хоронили его по-тихому. Без киночиновников, без похоронных речей. Только семья, несколько соседей и те, кто знал его по-настоящему. Кто знал не «Печкина», а Бориса. Который шутил, чтобы не сойти с ума. Который играл, когда уже не мог ходить без боли.
Позже, когда в «Комсомольской правде» всё-таки вышел материал о его смерти, откликнулись читатели. Обычные. Не продюсеры, не министры культуры, не маститые коллеги. Обычные люди собрали деньги, чтобы на его могиле появился памятник. Не монумент, не скульптура — просто камень с именем. Чтобы было куда прийти и сказать: «Спасибо».
А дальше — стало ещё больнее.
После смерти Бориса Надежда осталась с больным сыном. Она дожила до 2008-го. Держалась. Искала, кто мог бы заботиться о Сергее. Ведь он — как пятилетний, только в теле взрослого. Всё понимал, но не мог за собой ухаживать.
Им казалось, что нашли — порядочного человека, друга семьи, Николая Денисова. Но когда умерла Надежда, Денисов оформил на себя квартиру — та самая, в престижном районе Москвы. А Сергея вывезли в Черкизово, в покосившийся дом, откуда он пропал. Соседи забили тревогу.
История дошла до «Человека и закона». И лишь благодаря передаче и общественному шуму Сергея нашли, вернули под присмотр, устроили в психиатрическую больницу, где он хотя бы получал еду и таблетки. Он пережил мать на 11 лет. Умер незаметно. Без семьи. Без квартиры. Без наследства. Без мести.
Квартира осталась Денисову.
Вот так закончилась история актёра, который играл пьяниц — но был трезвее тех, кто правил его судьбой. Который всю жизнь играл людей маленьких — но оказался больше тех, кто распоряжался сценой.
