“Выходи за меня!” — фраза прозвучала так буднично, будто он предложил ей разделить бутылку шампанского, а не жизнь. Борис Сморчков позвал Раису замуж в самый разгар съемок “Москва слезам не верит”…
Москвич из деревни
Он родился в Москве, но “столичной штучкой” назвать его было нельзя. Родители Бориса переехали в город из суздальской деревни вскоре после его рождения. В доме, где он рос, царил простой деревенский уклад.
Отец — прораб с натруженными руками, целыми днями пропадал на стройках. Мать Екатерина, “домашний командир в цветастом фартуке”, правила тремя старшими детьми и младшим Борей железной рукой. “Катерина у нас — как председатель колхоза! — шутили соседи, слыша её окрики через тонкие стены.
Летом вся семья сбегала из “каменных джунглей” в родовую избу. Где Борю уже с нетерпением ждала многочисленная родня. Нужно крышу перекрыть — пожалуйста! Замок поменять или отремонтировать старинные часы деда — да не вопрос!
Боря умел делать руками всё уже в 16! Эти руки потом спасли его в безденежье 90-х, когда актриса Людмила Иванова (Шурочка из “Служебного романа”) затеяла строить дачу на Оке.
Бригада её строителей сдалась: “Слушай, мать, доски кривые, сруб ведёт… Кто ж тебе это всё соберёт?» “Эх, вы… работнички. Везите мне сюда Сморчкова! — махнула рукой Иванова. Он у нас прораб от Бога!”
Борис Фёдорович не отказал. Приехал и неделю колдовал над срубом. Когда стены встали ровно, как каре гвардейцев, Людмила Ивановна рассмеялась: “Борь, да ты же родился не в Москве, а в рубанке!” Он лишь крякнул, вытирая стружку со лба: “Дерево, оно честнее людей… Не подведёт”.
Из бортпроводников в артисты
В кино Борис попал случайно. Однажды на улице его догнали два киношника в кепках-восьмиклинках и пригласили сыграть эпизод в картине “Зелёный патруль”. Съемочная площадка пахла порохом холостых патрон и свободой. “Буду актером, — решил он. Но в Щуку с треском провалился и ушёл в армию, где служил на китайской границе пограничником. А в свободное время горланил песни от души в самодеятельности.
”Сморчков, да у тебя приличный голос! — однажды похвалил его офицер. Марш на прослушивание!” Так Борис попал в армейский ансамбль, где пел “Смуглянку” так, что полковники плакали в усы.
После армии, Борис достал из чемодана потрёпанную афишу “Зелёного патруля”. Душа рвалась в театральный, но денег на репетиторов не было. Помогла сестра стюардесса — она устроила его в “Аэрофлот” бортпроводником.
Обаятельного, расторопного Бориса уже через считанные месяцы перевели на международные линии. Он надел белоснежную рубашку, выучил фразы на английском и полгода разносил икру дипломатам на рейсах “Москва — Париж”. Коллеги завидовали: “Везёт же некоторым — оклад аж шесть сотен!”
Но Борису на деньги было наплевать. Днями напролет он штурмовал этюды по Станиславскому. И как только узнал, что его зачислили на курс, оставил стабильность за бортом самолета и стал бедным, но счастливым студентом Щуки.
Роковая Варпаховская
На первом курсе он влюбился в однокурсницу с хрустальной красотой — Аню Варпаховскую. Она — дочь известного режиссёра, чьи спектакли когда-то ставили в МХАТе, вращалась в кругу московской элиты, а он — простой парень с родителями из деревни. Однако вопреки всему они стали парой.
За спиной Бориса шушукались: “Мезальянс чистой воды! У них даже фамилии не склеивались: Варпаховская и… Сморчков”, — вспоминал актёр Борис Галкин. Как бриллиант в оправе из берёсты…
Борис упорно добивался расположения Анны — ходил за ней хвостом, носил сумку, бегал за булочкой, встречал, провожал. И всё время ловил её взгляды, чтобы угадать, что же ещё ей надо. Анна принимала его любовь благосклонно, и хоть страстью сильной к нему не пылала, на предложение руки и сердца ответила «да».
Странное дело: деревенская семья Сморчковых сразу приняла “принцессу-интеллигентку” как родную. Мать Бориса, за столом угощала её пирогами: “Кушай, дочка, ты ж у нас худющая, но все равно красавица!” Анна признавалась подругам: “У них дома так тепло. Какие душевные, добрые люди”.
Это был самый счастливый период в жизни Бориса. Он служил в “Современнике” — одном из лучших театров страны и был женат на любимой женщине. В то время в театре никто Сморчкова без книжки не видел. Коллеги над ним подтрунивали: “Борь, опять Достоевского грызёшь?” Он краснел, прижимая к груди потрёпанный томик: “Аня советует…”. Идиота” он читал как молитву, пытаясь дорасти до её мира.
Но книги брак этот не спасли. Никто не знает, что послужило истинной причиной их развода. Говорят, Анна очень хотела родить ребёнка, но забеременеть никак не получалось. Для неё это было важно — ну какая семья без детей? Развод случился тихо, как захлопнувшаяся книга.
Счастье, которое не случилось
Режиссер Владимир Меньшов сначала даже не рассматривал “розовощекого парня с деревенской полнотой” на роль Николая в “Москва слезам не верит”. Спас ассистент, разглядевший в нём “настоящего мужика” — того, кто в сцене с Баталовым сыграет правду жизни.
Это был еще один судьбоносный момент в жизни Бориса. На съемках он влюбился в свою экранную жену — актрису Раису Рязанову. По-настоящему. Он носил ей стулья в перерывах, сдувал пылинки, кормил бутербродами… Но Раиса сначала его не разглядела, хотя и видела как Борис к ней не равнодушен.
“Как-то после съёмок мы шли от моего дома, я жила тогда в Трубниковском переулке, и Боря как-то так, походя, рассмеялся и говорит мне: “Слушай, а выходи за меня замуж! Повисла неловкая пауза. “Борь, ну что же ты прямо на улице-то, вот так вот с бухты-барахты…” — смущенно ответила актриса. Борис продолжал заботиться о ней на площадке, но сблизиться больше не пытался.
По иронии судьбы, за три месяца съёмок “простачок в телогрейке”, как Раиса сначала думала о Сморчкове, завоевал её уважение, а потом тронул сердце. Говорят, что актриса наступила на горло своей гордости и сама сделала ему предложение.
Но Сморчков почему-то не воспринял её слова всерьёз. И в ответ пробормотал что-то вроде: “Не надо меня жалеть”. Как бы то ни было, после съемок пути их окончательно разошлись.
Анечка бы поняла
После расставания с Варпаховской Борис продолжал одиноко жить в театральном общежитии “Современника”, где ему выделили комнату.
Друзья много раз пытались его женить. Все вокруг искали ему невест. Он их не отвергал — встречался. Но отношения не складывались. Однажды в Питере сестра познакомила его с молодой, красивой художницей. И опять мимо. Почему?
Любовь к Варпаховской у Сморчкова так и не прошла. Всех своих новых пассий он сравнивал с “бывшей”. “Анечка бы поняла…”, “Анечка бы сделала так…” Такие фразы постоянно срывались с его языка. И пока Анна строила новую жизнь в Монреале, рожала детей и сажала клёны в своем саду — Борис страдал. И рана эта не затягивалась. Любил он, как рубанком по дереву — либо глубоко, либо никак. Уж таким он уродился.
Спасаясь от одиночества, в свободное время актёр помогал всем своим родственникам. В 80-х сам построил матери дом. С удовольствием возился со своими подрастающими племянниками, которых у него было целых восемь. Но это было не то. Он продолжал мечтать о личном счастье, но в то же время упорно отвергал все возможности, которые не раз дарила ему судьба. И так и не женился.
Вниз по наклонной
После триумфа “Москвы…” Сморчков так и остался “актером одной роли”. Режиссёры упорно снимали его в образе “простого мужика”. Он сыграл лесника в “Возвращении резидента”, милиционера в “Ночном происшествии”, полковника в картине “У опасной черты”. Но это были уже небольшие, проходные роли.
В театре дела обстояли не лучше. «Он один из всего «Современника» имел Оскар, и, конечно, ему завидовали. Я думаю, что руководство тоже не могло пережить этот момент. И поэтому для него не нашлось спектакля, где он мог сыграть более яркую, масштабную роль”, — говорит главный администратор театра Галина Лиштванова.
В 90-х Варпаховская с новым мужем и двумя детьми улетела в Монреаль, где основала Русский театр имени своего отца. С Борисом она поддерживала связь, и когда дела пошли в гору, предложила ему перебраться в Канаду. “Не нужны мне клёны, люблю берёзы”, — отрезал Сморчков.
Зелёный «змий»
Одиночество сделало свое дело — Борис начал выпивать. Коллеги вздыхали. Они помнили другого Сморчкова — щукинского первокурсника, который брезгливо морщился на студенческих попойках.
Ролей у Бориса становилось все меньше. И в этом косвенно был виноват он сам. Когда у него не было спектаклей, он всё равно приходил к зданию “Современника». Просто сидел на лавочке — часто нетрезвый. Многие актёры сочувствовали ему и пытались вразумить: “Боря, ну чего ты тут маячишь? Иди домой. Волчек ведь увидит тебя вот такого… Ну и что, что у тебя сегодня выходной. Ты сам куёшь свой неприглядный образ”. Но Борис лишь наивно хлопал глазами, как школьник, пойманный на курении за гаражами.
К 2000-м его имя окончательно исчезло с афиш, словно стертое резинкой реквизитором. Правда, квартиру от театра Сморчкову всё-таки дали — небольшую двушку в самом центре. Но по большому счёту ему уже было всё равно. К этому времени «зеленый змий» захватил его полностью.
Однажды он пришел на спектакль подшофе, и терпение Волчек лопнуло. Нет, она не уволила его, пожалела, но понизила в должности и зарплате. Бориса перевели в реквизиторский цех, где он изготавливал декорации и мебель. Это было унизительно. И проработал он там недолго.
Горький итог
В последние годы жизни он сильно сдал. При встрече его не узнавали уже не только зрители, но и коллеги. В шестьдесят он выглядел на двадцать лет старше. Но почему так горько сложилась его жизнь?
Режиссёр Андрей Житинкин ответил так: “Он был очень простым и слишком скромным. Всегда был согласен на любую роль и с готовностью подменял актёров, когда кто-то заболевал, безропотно выходил в массовке… Он никогда ничего не просил для себя.
Не пошёл ни в местком, ни в партком, ни к директору, мол, дайте мне роль. Никогда ничего не требовал”. Он был как складной нож в кармане режиссёра, всегда под рукой, но не для парадного стола. И этим обесценил себя…
Борис Фёдорович ушел внезапно. Остановилось сердце. Весной 2008-го на Востряковском кладбище с ним простились коллеги по “Современнику” и его Аня. Живя за границей, она случайно увидела некролог в газете, помчалась в аэропорт и успела попрощаться с тем, кто так преданно любил её всю жизнь…
