— Папа настаивает, чтобы мы расписались. Говорит, без штампа жить вместе нельзя…, — Женя гладила обветренные руки любимого, где навсегда въелась фронтовая грязь.
— Успеем, — целовал ее в макушку Сергей.
СЕРЕЖИНО ДЕТСТВО
Будущий режиссер появился на свет осенью 1920 года в селе Белозерка Херсонской. Мать, Татьяна Васильевна, оставшаяся одна — муж Федор в ту пору служил в армии, посмотрела в церковный календарь и без колебаний назвала сына Сергеем. В день преподобного Сергия Радонежского иначе и быть не могло.
Когда Сереже исполнилось пять, семья перебралась в Таганрог, сняв небольшую комнатушку у бывшего театрального художника. Его квартира была просто завалена рулонами пожелтевших эскизов, гипсовыми масками с застывшими гримасами, коробками из-под грима с полустертыми надписями.
— Хочешь в театр? — как-то вечером спросил хозяин у мальчика, заметив его удивленные глаза, разглядывающие эти сокровища.
Конечно, в силу возраста Сережа тогда не понял всех слов, доносившихся со сцены. И сюжета не уловил. Но это не имело значения. Ребенок сидел, вцепившись в бархат кресла, ловил каждое движение актеров и думал только об одном: «Вот бы и мне так, чтобы все замерли и смотрели, затаив дыхание. Чтобы слова, которые я говорю, становились важнее всего на свете, хоть на час, хоть на несколько минут».
С тех пор каждую неделю повторялся один и тот же ритуал. Старый художник, подмигнув, протягивал мальчишке заветную контрамарку:
— Опера сегодня, Сереженька!
— Иди сегодня обязательно. Я договорился, тебя за кулисы пустят.
— Москвичи приезжают! Книппер и Москвин… Беги скорей, у тебя место во втором ряду.
И парнишка мчался в театр, забывая про уроки, про ужин, и про все на свете.
ПЕРВОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Когда Сергею исполнилось одиннадцать, семья Бондарчуков засобиралась в Ейск. Главе семейства предложили там возглавить колхоз.
Федор Петрович, привыкший к крестьянскому труду, видел в этом возможность встать на ноги — земля ведь она кормит. А вот Татьяна Васильевна категорически не желала покидать город.
— Коров доить, что ли? — в голосе женщины звучала не просто брезгливость, а настоящий страх перед деревенской жизнью.
Федор уговаривать не стал, просто махнул рукой и стал жить на два дома: утром в колхозе, вечером в городе. Возвращался поздно, пахнущий соломой и потом. А однажды и вовсе не приехал ночевать.
— У Федора зазноба в деревне появилась, Катькой зовут…,- доложили жене соседи.
Татьяна не плакала. Только стирала мужнины рубахи теперь без прежнего рвения, а в суп сыпала соли больше, чем надо. Сережа узнал об отцовской измене случайно. подслушал разговор соседок у колодца. После этого все пошло наперекосяк.
Авторитет отца, когда-то непоколебимый, теперь рассыпался, как старая штукатурка. Каждый раз, когда Федор Петрович пытался читать нотации, парнишка сжимал кулаки.
— Опять двойка? — гремел родитель, снимая ремень.
— А тебе не все равно? — огрызался сын, принимая наказание с каменным лицом.
Ремень свистел в воздухе, оставляя красные полосы, но боль эта была слабее той, что грызла изнутри. Мать отворачивалась, беспомощно сжимая подол фартука, она-то уже давно потеряла власть над бунтующим подростком.
— Да что ты с ним сделаешь?- разводила руками Татьяна Александровна, когда из школы вновь жаловались на сына.
Нонка Мордюкова — хулиганка в выцветшем платьице, с вечно разбитыми коленками и озорным блеском в глазах, была единственной, кто понимал Сережу без слов. В школе они числились «трудными»: она — за то, что осмеливалась спорить с учителями, он — за дерзкие выходки и вечные прогулы.
Но стоило им переступить порог местного театра, как происходило чудо. Нонна иногда участвовала в постановках, Сергей помогал художнику рисовать и раскрашивать декорации.
— Поеду в Москву. Стану артистом, -как-то раз поделился он с подругой своими соображениями.
— И я…, -мечтательно вторила ему подруга Нонна.
ИСПЫТАНИЕ МОСКВОЙ
По окончании школы Сергей заявил родителям, что будет поступать в училище при Московском театре Революции.
— Да ты хоть понимаешь, на что подписываешься?- фыркнул Федор Петрович, будто сын объявил о намерении стать циркачом.
В глазах Татьяны Васильевны читалась растерянность, женщина не знала, кого поддержать.
— Без театра я умру, — выдохнул Сергей, хватая мать за руку. — Если не дадите денег, уеду без них…
— Бери!- положил отец на стол пачку денежных купюр. — Только запомни: будь актером, а не шутом гороховым!
Москва встретила провинциала оглушающим грохотом. Первые три ночи он спал на Курском вокзале, прижимая к груди сверток с заветными документами. От нервов и недоедания у него даже началась лихорадка. Казалось, весь этот гигантский город смеется над его наивными мечтами.
А уже на четвертый день парень стоял у билетной кассы, готовый махнуть рукой на все. Но вдруг представил: вот возвращается он в Ейск, опустив голову, а отец ехидно спрашивает:
— Что трусу Москва оказалась не по зубам?
Ну уж нет! Домой он не вернется…
— Дайте мне один билет до Ростова, — сунув деньги в кассу, выдохнул Сергей.
УДАЧА
Вынырнув из душного вагона прямо в ростовскую жару, Бондарчук почти вприпрыжку помчался к театральному училищу, представляя, как завтра уже будет стоять на прослушивании. Увы, но дверь оказалась закрыта, а на табличке значилось: «Прием документов завершен».
Чувствуя, как земля уходит из-под ног, молодой человек присел на скамейку. В голове бешено крутилась только одна мысль: навсегда забыть о театре.
В этот момент он услышал, как в здании хлопнула дверь. На крыльцо вышел седой мужчина с тростью и помахал ему рукой:
— Чего сидишь, артист?
— Я… я хочу учиться, — вскочил Сергей, понимая, что или сейчас, или никогда.
Старик прищурился, постукивая тростью по ступенькам:
— Все хотят. А что ты можешь?
— Декламировать могу! — выпалил Бондарчук и, не дожидаясь разрешения, начал читать заученный монолог. Голос его сначала срывался, но уже через фразу окреп.
— Стоп, стоп…, -незнакомец резко развернулся к двери. — Иди за мной. Покажешь, на что еще годишься.
Ростовское училище стало для Бондарчука неожиданным подарком судьбы. Ведь всего за год до его поступления сюда приехал ученик самого Станиславского — Юрий Завадский. Режиссер привез с собой целое созвездие московских актеров: Николая Мордвинова, Веру Марецкую, Ростислава Плятта.
Для провинциального училища это стало настоящим культурным шоком. Студентам разрешили не просто посещать спектакли, они получили доступ в святая святых. Могли наблюдать за репетициями, участвовать в массовках, впитывать каждое слово мэтров.
Это был уникальный шанс учиться у лучших из лучших, перенимая не только мастерство, но и ту особую творческую одержимость, которая отличает настоящего артиста. По вечерам, возвращаясь в общежитие, Сергей записывал в тетрадь каждую замеченную деталь, каждый профессиональный секрет, подсмотренный на этих репетициях.
Вот только когда в общежитии стихали разговоры и гас свет, он видел себя в аудитории ВГИКа. Особенно ярко представлялся ему момент вступительных испытаний. Как он выходит на прослушивание, и даже комиссия, обычно невозмутимая, переглядывается — в этом парне из глубинки что-то есть.
Иногда фантазии становились настолько реальными, что он просыпался с готовым монологом на губах. Рука автоматически тянулась к тетради под подушкой — записать, пока не забыл.
ЖЕНЯ
Но в планы нашего героя вмешалась война. В 41-м Сергея зачислили в труппу Театра Красной Армии в Грозном, а весной 42-го призвали на фронт. О том периоде жизни режиссера сохранились в архивах лишь сухие строчки. А сам Бондарчук, когда речь заходила о войне, зачастую отмалчивался.
Известно, что домой он вернулся осенью 1946-го. Увиделся с мамой и сестрой. Отца еще не было, задержался где-то в демобилизационной неразберихе. А через неделю укатил в Ростов, где его дожидалась первая любовь…
С Женей Белоусовой Сергей познакомился еще до войны, в те счастливые студенческие времена, когда главными заботами были репетиции и вдохновенные споры о театре.
Дочь уважаемого профессора, она казалась ему недосягаемой. Привыкший к громкоголосым подругам из театральной среды молодой человек поначалу даже терялся в ее присутствии. Первый раз, когда она обратилась к нему по имени-отчеству — «Сергей Федорович», даже покраснел до корней волос.
Но именно в этой недосягаемости была какая-то магия. Когда Женя слушала его рассуждения о Станиславском, слегка наклонив голову, Сергей ловил себя на мысли, что хочет быть достойным этого внимания. Хочет читать те книги, что читает она, говорить так, чтобы ей было интересно, стать тем человеком, на которого она могла бы взглянуть с уважением.
Пять долгих лет она хранила его письма с фронта, перечитывая каждую строчку по сто раз. И вот он вернулся. Не оформив свои отношения, молодые поселились в квартире Белоусовых в центре Ростова.
— Папа настаивает, чтобы мы расписались. Говорит, без штампа жить вместе нельзя…, — Женя гладила обветренные руки любимого, где навсегда въелась фронтовая грязь.
— Успеем, — целовал ее в макушку Сергей.
Профессор Белоусов только хмурился:
— Ты, Сергей, человек без определенного занятия. Война закончилась, чем жить-то будете?
Бондарчук молчал. Он и сам не знал ответа. Ему очень хотелось вновь играть на сцене. Но от любимого театра имени Горького остались лишь обугленные колонны да груды битого кирпича. Отступая из донской столицы, фашисты взорвали здание театра изнутри.
Решение ехать в Москву созрело лишь через три месяца. На вокзале, тесном от демобилизованных, Сергей с трудом втиснулся в переполненный вагон. С собой вещмешок с документами и узелок с краюхой хлеба и салом.
— Пиши…! — кричала ему вдогонку Женя, но голос девушки тонул в скрежете колес.
