Москва, 1944 год. В Колодезном переулке родился мальчишка, который с пеленок бунтовал против судьбы. Отец, ведущий инженер завода «Салют», мечтал: «Будет продолжать династию!». Мать, главбух НИИ, добавляла: «Или хотя бы экономистом».
Но Вадик Спиридонов уже в пять лет знал: его стихия — не цифры, а сцена. Во дворе он разыгрывал спектакли, где изображал Чапаева на воображаемом коне, а соседские ребята кричали: «Вадька, давай ещё!».
Родители не понимали. «Актер — это не профессия!» — отец стучал кулаком по столу. В 14 лет Вадим записался в драмкружок. Возвращался домой поздно, в рваных штанах. «Опять по подворотням шлялся?» — ворчала мать. «Нет, — улыбался он. — Был героем».
Бунтарь с горделивой осанкой
Школа-студия МХАТ, 1962 год. Вадим Спиридонов, высокий, с горделивой осанкой, стоял перед комиссией, словно вызов брошен не только педагогам, но и самой судьбе.
«Почему хотите стать актером?» — спросил седовласый преподаватель. «Потому что жизнь — лучший спектакль», — бросил он, и зал замер.
Его приняли, но через полгода выгнали — за драку в парке Горького. Словесная перепалка с подвыпившей компанией переросла в кулачный бой. «Покайся!» — уговаривали родители. «Не буду унижаться», — отрезал он, написав заявление на отчисление.
Скитания начались с Театра Маяковского, где он устроился рабочим сцены. Таскал декорации, чинил прожекторы, а в перерывах показывал коллегам миниатюры, от которых те катались со смеху. «Цех — не цирк!» — ворчало начальство, и вскоре его попросили на выход.
Отец, пытаясь вернуть сына «на путь истинный», устроил его в сборочный цех завода «Салют». Но вместо станков Вадим развлекал рабочих пародиями на начальство. Через месяц он получил расчет: «Ну что, пап, теперь я и инженером не стану».
ВГИК: «Этого нужно брать!»
1966 год. Сергей Герасимов набирал курс во ВГИК. Спиридонов пришел на пробы в рваной рубашке, но с таким взглядом, что Тамара Макарова ахнула: «Берем!». Герасимов усмехнулся: «Парень, ты либо гений, либо сумасшедший. Но рискнем».
Его дебют — роль Федора Савельева в «Вечном зове» — стал взрывом. Чиновники требовали вырезать сцены: «Это подрывает идеалы!». Но режиссеры отстояли их.
Вадим вжился в роль так, что даже съемочная группа путала актера и персонажа.
После премьеры Вадима Спиридонова накрыло волной славы.
Поклонницы дежурили у подъезда, а однажды начальница женской колонии написала: «Приезжайте к нам — иначе бунт начнется!». Вадим поехал, но уходить пришлось под охраной — заключенные дамы рвались к нему, как к святому.
Валентина: Любовь сквозь снежки и запреты
Они жили в соседних домах, разделенные тонкой стеной и детскими обидами. Валя, старше на три года, с косичками и строгим взглядом, казалась Вадиму неприступной крепостью.
В девять лет он кидал в нее снежки, прячась за сугробами, а она, краснея от ярости, кричала: «Отстань, сопляк!».
Но когда её семья переехала в другой район, он тайком ездил на трамвае через полгорода, чтобы украдкой наблюдать, как она возвращается из школы. «Ты преследователь!» — фыркнула Валя, заметив его в толпе, но в уголках губ мелькнула улыбка.
Спустя годы судьба свела их у метро «Сокол». Вадим, уже студент ВГИКа, в неизменном пиджаке и с гитарой за спиной, остановил её резким:
«Выходи за меня». «Ты сумасшедший! — засмеялась она, поправляя платок. — Мне двадцать, а ты…». «Возраст — ерунда! — перебил он. — Я тебя с тех пор, как в первый раз снежком попал, люблю».
Она не ответила, но через неделю согласилась на свидание. В кинотеатре, глядя на экран, он шептал: «Вот так и мы будем — как в кино». Валя сжала его руку, а после сеанса сказала: «Ты всё такой же — упрямый и непредсказуемый».
Родители Валентины взбунтовались. Мать, мечтавшая о сыне соседа-дипломата для дочери, спрятала паспорт: «Всеволод из 17-го дома — вот жених! У него отец в МИДе!».
Вадим, узнав об этом, ворвался в их квартиру. «Валя — моя, — заявил он, глядя в глаза тёще. — Мы распишемся без вашего благословения».
Расписались тайно, в полупустом ЗАГСе на окраине. Свидетелем был друг Вадима из театрального кружка, принесший вместо цветов охапку полевых ромашек.
Первые годы брака стали борьбой за каждый рубль. Жили в коммуналке, где соседка-алкоголичка воровала хлеб, а зимой в комнате замерзали чернила.
Вадим озвучивал зарубежные фильмы, меняя голоса для трёх персонажей сразу. «Сегодня я — ковбой, бандит и влюблённый поэт», — говорил он, возвращаясь домой за полночь. Валя шила платья на заказ, а когда деньги кончались, продавала книги. «Достоевского жалко, — вздыхала она, — но зато купим картошку».
Бездетность стала их общей раной. После второго выкидыша Валя, лежа в больнице, рыдала: «Я не могу дать тебе ребёнка!».
Вадим, обычно резкий, взял её за руки:
«Если так хочешь малыша — усынови меня». Она рассмеялась сквозь слёзы, а он добавил: «Серьёзно. Я буду твоим ребёнком, мужем и актёром — три в одном».
С тех пор они больше не поднимали эту тему. «Мы — семья, — повторял он. — И нам хватит друг друга».
Ревность Валентины стала притчей во языцех. После сцен с Тамарой Сёминой в «Вечном зове», где их герои целовались в лесной глуши, она три дня не разговаривала с ним.
«Хоть бы изменил по-настоящему! — кричала она, швыряя подушку. — А то, как будто я зритель вашего романа!».
Он обнимал её, пытаясь сгладить углы шуткой:
«Валюш, чтобы изменить, надо куда-то идти, а мне лень. Ты же идеальная здесь и сейчас».
Испытания славой
После «Вечного зова» Вадим Спиридонов оказался в эпицентре славы, которая, как пожар, пожирала всё на своём пути. Зрители писали письма мешками.
Критики разрывались: одни называли его гением, другие — предателем идеалов. Чиновники Госкино требовали вырезать сцены, но режиссеры Владимир Краснопольский и Валерий Усков стояли насмерть: «Вырезать Спиридонова — значит вырезать душу фильма».
Его герои, словно выхваченные из реальности, цепляли за живое. В «Трясине» Григория Чухрая он играл героя-фронтовика, чьё возвращение домой обернулось трагедией.
Нонна Мордюкова, сыгравшая его мать, на первой же репетиции бросила: «Ты слишком молод для таких ролей! Не верю тебе!». Вадим, обычно сдержанный, парировал: «А вы слишком жестки для материнской любви».
Их противостояние стало легендой съемочной площадки. Чухрай, наблюдая за их дуэтом, лишь разводил руками: «Это не игра — это война. И она идеальна».
Однако за блеском славы скрывалась изнанка. После съемок в «Батальонах просят огня», где он играл солдата, разрывающегося между долгом и совестью, Вадим впал в депрессию.
«Они хотят, чтобы я вечно играл боль, — жаловался он Вале. — А я устал быть живой раной».
В конце 1980-х, когда кинематограф захлестнула волна низкопробных сценариев, Спиридонов наотрез отказывался от ролей-однодневок.
«Мне предлагают картонных злодеев, — говорил он. — Лучше буду молчать, чем позорить имя».
Он мечтал о режиссуре, снял короткометражку «Два человека» по сценарию Эдуарда Володарского, но время было против него. «Ты опередил эпоху», — сказал Рязанов. «Эпоха всегда опаздывает», — усмехнулся Вадим.
«Умру 7 декабря»: Мистика и прощание
Осень 1989 года. Вадим Спиридонов, несмотря на творческий кризис, был полон планов: готовился к съемкам в Минске, обсуждал сценарий фантастического фильма о космосе и даже увлекся астрологией.
«Знаешь, Валя, — сказал он как-то вечером, листая календарь, — умру седьмого декабря. Избавлю тебя от деспота — подарок на день рождения». Жена отмахнулась: «Опять свои мистические бредни!». Но он повторил это еще раз, уже серьезно: «Седьмого. Запомни».
За неделю до роковой даты он встретился с Павлом Глобой, известным астрологом. «Он говорил о звездах как о живых существах, — делился Вадим с женой. — И о том, что смерть — это просто переход на другую сцену».
Валентина, слушая его, ворчала: «Хватит о смерти, лучше о Минске подумай!». Но он лишь улыбался, будто знал то, чего не могли понять другие.
Утро 7 декабря началось как обычно. Вадим собрал чемодан, перечитал сценарий, позвонил режиссеру: «Завтра вылетаю, всё готово». Перед отъездом прилег на диван, чтобы отдохнуть. «Разбуди меня через час», — попросил он.
Валентина кивнула, но когда зашла в комнату, он уже не дышал.
Лицо было спокойным, словно он просто уснул посреди любимого монолога. Врачи констатировали: остановка сердца. Сорок пять лет — возраст, который он сам выбрал для финального акта.
На похоронах коллеги из «Вечного зова» несли гроб. Валентина, стоя у гроба, не проронила ни слезинки.
«Он же обещал…», — шептала она, сжимая в руке детский рисунок, где мальчик с обмороженными щеками кидал снежок в девочку с косичками. Этот листок она нашла в его дневнике, подписанный: «Первое признание. 1953 год».
Режиссер Владимир Краснопольский, выступая на панихиде, сказал:
«Он ушел, как его герои — внезапно и на пике. Но такие люди не исчезают. Они просто перестают играть».
Эпилог: Однолюб, который не ушел
Сейчас Валентине 83. В ее квартире — фото Вадима в роли Федора Савельева. «Иногда смотрю и жду, что он выйдет из кадра», — говорит она.
Он не стал отцом, но миллионы зрителей помнят его как «своего» Федора, Швеца, Коновалова. Его герои — не идеальны. Как и он сам. Бунтарь. Однолюб. Человек, который умел смеяться над абсурдом жизни. Занавес…
